Миг жизни

А Капустин почему-то вдруг всем телом ощутил воду. Словно только что в нее попал. Какими-то короткими, с легким ознобом толчками. Точно кто напоминал ему: «Не забывайся. Ты в воде. Не теряй голову. Бывает и хуже».

— А хорошо плавать, правда, Митяй! Как в бассейне, — бодро сказал Капустин, стараясь заглушить в себе пугающий, идущий уже не от него, наладчика Капустина, а от кого-то чужого, в нем поселившегося, отбирающий силы голос.

— Угу, — сказал Савкин, — хорошо, да не очень…

Он все более сужал круги, постепенно сближаясь с Капустиным, будто его притягивало к нему магнитом. Видимо, Савкин устал или заметил какую-то неожиданную перемену в товарище и испугался. Лицо его постепенно обретало тупое выражение, взгляд стал лихорадочно цепким, близоруким, косящим.

— Стой, дурила, потонем! — поняв, в чем дело, выкрикнул Капустин, пытаясь оттолкнуть руки Савкина. Но не смог. Тот схватил его мертвой хваткой, прижался к нему отвердевшим, словно камень, телом и успокоенно застыл.

Капустин на пределе сил работал руками и ногами, задрал вверх лицо и дышал из последних, быстро убывающих сил.

— Я не берег! Я соломинка, дурила! Ха-ха! Пусти!

Но Савкин вцепился крепко, и они стали медленно погружаться. В глубине, подсвеченной лампой, они в упор смотрели друг на друга, каждый в другом ища надежду на спасение. Лицо Савкина в темно-розовой воде казалось Капустину лицом утопленника. Он резким, отчаянным рывком попытался освободиться от цепких объятий товарища. Тщетно.

«Силен парень», — с удивлением и неожиданным одобрением подумал он, понимая, что надо сделать что-то очень необычное, чтобы клещи разжались.

И тогда он крепко схватил голову Савкина, притянул к себе и стал крепко, со всей оставшейся силой выдувать ему в ноздри остатки своего воздуха. Савкин от неожиданности разжал руки, и они всплыли.

— Саша, Саша, жить, я же молодой, жить мне, жить! — отфыркиваясь, говорил Савкин. — Но теперь мне не страшно, Саша. Уже все прошло…

— Ага, — хрипло дыша, сказал Капустин. — Береги силы. Молчи!

Теперь, когда пустого пространства оставалось совсем мало, а вода поднималась еще быстрее, наладчиков поджало под крышку реактора. Они были совсем рядом, иногда задевали друг друга плечами. Но Капустин больше не опасался, что Савкин вцепится в него. Они были странно спокойны теперь и не испытывали страха. Было только чуть жаль себя. И хотелось воздуху, глоток воздуху. Только один глоток — и будь что будет.

У Капустина начались галлюцинации. Очень быстро, как-то торопливо даже, стали проплывать перед глазами картины прошлой жизни. Дорогое лицо матери, любящие ее глаза. И нежные, из последнего письма, слова: «Я все время думаю о тебе, сынок». Потом встреча с Мариной. Их свадьба, их счастье, их дети — Олежек и Светка, смеющиеся, веселые, они купаются, загорают на песке, он гладит их нагретые солнцем головенки.

«Хорошо бы вот так до конца — и помирать не страшно», — подумал он. И тут пришла злость. Яростная, придавшая сил, злость на тех, кто допустил такое, кто топит их, как котят в канаве. Ему захотелось кричать громко, изо всех сил, чтобы все, все, и детишки его услышали, и Марина, и мама… Но не было в груди воздуха, только хрипело и клокотало в горле, и он говорил, почти теряя сознание:

— Держись, Митяй. Еще минуту. Ну подержись, прошу тебя…

А наверху Милон Варыгин посмотрел на часы: шла последняя минута.

Время мчится, —

повторил он строчку стихов, —

Раз, два, три!
Пронеслись десятилетья.
Две дочурки, мать, жена,
Стройка, пятая по счету,
Тишина…

Хорошо, Милон! Неужто получилось?

Сердце поэта восторженно билось в груди. Он чувствовал всей душой — удача! Вот только концовку найти.

— Время! — сказал он себе, уже не только как крановщику, но и как поэту, и сдвинул рычаг управления на «вира».

Включились электродвигатели. Крышка реактора пошла вверх.

Это случилось в тот миг, когда Капустин и Савкин в полубессознательном состоянии кружили на одном месте, жадно хватая ртом воздух из небольшого объемчика под самым куполом полусферы верхнего блока. И вдруг что-то громыхнуло — и пошел воздух, свежий, сладкий воздух. А крышка поднималась все выше, и теперь можно было ухватиться за край атомной кастрюли.

Они выбрались наверх. Стояли не в силах надышаться. Мокрый лавсан сморщился и прилип к телу.

— Елки-моталки! — засмеялся Капустин, проводя руками по одежде сверху вниз и отжимая воду. — Всё, что было, как бы не считается, правда, Митяй?

Он обратился к товарищу ласково, с нежностью глядя на него.

А лицо Савкина было бледно с желтизной, по углам рта легли острые складки. Он еще мысленно плавал, был еще там, но глаза постепенно оживали.

— Поработали мы с тобой, Саша, ну поработали, — сказал он сиплым, сырым голосом. — На всю жизнь запомнится. Теперь бы на пенсию, да за нас никто ведь работу не сделает. Так я говорю?

Капустин счастливо засмеялся и сделал знак Милону Варыгину, который недоуменно смотрел вниз, высунувшись из кабины.

— Стой! — зычно крикнул Капустин.