Микаэл Налбандян

Учитывая, что Василий Кельсиев написал все это в своей знаменитой «Исповеди», где сожалел и каялся в своем «революционном прошлом», нетрудно отделить правду о его знакомстве с Налбандяном от вымысла. В конце концов он написал все так, как было. И только утверждение, что Микаэл Налбандян был купцом, не соответствует действительности. Впрочем, мы очень скоро убедимся, что и здесь «исповедующийся» Кельсиев был искренен, поскольку «сделки» Микаэла означали еще кое-что…

Искренен был Кельсиев л когда писал, что Герцен и Огарев отговаривали его от желания остаться на чужбине. «Не закрывайте себе дороги к возврату, не изведав жизни на чужбине», — советовал ему Герцен, но напрасно.

…Кельсиев не отказался от своего решения. Он обязательно желал сотрудничать с лондонскими пропагандистами, поэтому им не оставалось ничего другого, как спасать его от голодной смерти. Особенно после того, как Герцен имел случай лично убедиться в крайне бедственном положении этого несерьезного человека.

«Когда я в первый раз посетил Кельсиева, — вспоминал впоследствии Герцен, — его не было дома. Очень молодая, очень некрасивая женщина, худая, лимфатическая, с заплаканными глазами, сидела у тюфяка, постланного на полу, на котором, весь в лихорадке и жаре, метался, страдал, умирал ребенок, году или полутора…»

Александр Герцен вынужден был взять его, как и многих других эмигрантов, под свою опеку и поручить ему кое-какую второстепенную работу в «Колоколе».

…Эта «второстепенная работа» заключалась в распространении «Колокола» на юге России через Константинополь и Трапезунд, а также обеспечение связи с созданными тайными обществами.

Вот почему Микаэл Налбандян «хвастливо, как все его земляки», пообещал Кельсиеву добыть для него паспорт турецкоподданного.

Всего неделю пробыв в Лондоне, Микаэл Налбандян вернулся в Париж. А через десять дней он вновь выехал в Лондон…

Эти его метания через Ла-Манш кажутся нам странными, ибо создается впечатление, будто он не находит себе места. И все-таки почти полтора месяца в Лондоне на выполнение одних лишь формальностей по индийскому делу все-таки многовато для вечно спешащего и нетерпеливого Микаэла. Он и сам чувствовал, что надо достаточно веско обосновать свое столь длительное пребывание в Европе, поэтому объяснял это необходимостью получше изучить английский, дабы во время рассмотрения дела в Индии не оказаться в положении глухонемого. Поверим Микаэлу еще раз, поверим, что во время своего предыдущего путешествия он не смог углубить свои познания в английском… Однако по меньшей мере странным выглядит то, что свои познания в английском он более месяца углублял в… Париже!

Да, когда дело касалось его непосредственной миссии в Индию, Микаэл становился удивительно медлительным…

В то самое время, когда Налбандян находился в Лондоне, слухи об освобождении крестьян наконец подтвердились, «перестали быть слухами, сделались истиной, великой и радостной правдой».

В тот день Александр Герцен, как обычно, проглядывал почту в своем кабинете. Взяв «Московские ведомости», он увидел в них манифест. Герцен пробежал его начало, сильно дернул за шнур звонка, не выпуская из рук газету, бросился с ней на лестницу и громко крикнул своим звонким голосом:

— Огарев, Натали, Наташа, да идите же скорей!..

В одну минуту сбежались все домашние, догадываясь, что произошло нечто чрезвычайное, но, судя по голосу Герцена, хорошее.

— Садитесь все и слушайте, — сказал Герцен и стал читать манифест. Голос его прерывался от волнения, поэтому он передал газету Огареву: — Читай, Огарев, я больше не могу…

Огарев дочитал манифест своим спокойным тихим голосом. Ликовал он не меньше Герцена, однако сумел удержать себя в руках.

Потом Герцен предложил Огареву вместе прогуляться по городу: ему нужно было воздуха, движения… Огарев предпочитал прогулки в уединении, но тут он охотно принял предложение друга.

В тот же день решили торжественно отметить столь великое событие в жизни России. Воодушевленные домашние Герцена сшили разноцветные флаги, готовили фонарики, многоцветные стаканчики для иллюминации дома. На два больших флага нашили из белого коленкора надписи: «Освобождение крестьян в России 19 февраля 1861 года» и «Вольная русская типография в Лондоне».

В назначенный торжественный день с раннего утра стали собираться гости. В основном это были русские и поляки. С опозданием приехал только Тхоржевский. Приехал и принес черную весть: в Варшаве русским солдатам приказали открыть огонь по манифестантам…

— Что??. — вскричал Герцен.

— Не может быть! — закричали другие.

Тхоржевский показал им снимки убитых, только что переданные из Варшавы.

Герцен побледнел…