Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество

Сначала все хотел, потом все презирал я,
То сам себя не понимал я,
То мир меня не понимал.

Арбенину хотелось жить не только широкой, но и глубокой мыслью, и жить деятельно; он, как Фауст, хотел обнять весь мир и все знание. Но он родился в тесной сфере. В условиях, среди которых приходилось ему жить, не было тех широких взмахов, того пульса, который бился в богатой жизни европейского общества, пережившего много фазисов развития. Арбенин, существуя в тесном кружке светского общества или примыкающего к нему полусвета, говорит то же, что Фауст:

. . . . . . . . . я все видел,
Все перечувствовал, все понял, все узнал,
Любил я часто, чаще ненавидел
И более всего страдал…

Но что же он мог перечувствовать, понять и узнать? Какие глубины могла ему открыть жизнь в тесном кругу тогдашних официальных и общественных условий? Арбенин чуял разлад:

И жизни я своей узнал печать проклятья,
И холодно закрыл объятья
Для чувств и счастия земли.

Можно упрекнуть Лермонтова за то, что он не дал своему герою более широких основ, что он ограничил их тесными рамками светского общества. Он бы мог уйти в глубь исторической жизни, жизни народной, и на них изобразить характер героя. Это совершенно верно. Мы того мнения, что «Маскарад» – произведение совершенно неудачное: Лермонтов был еще слишком молод, чтобы браться за серьезную драму. Сам-то он ведь только сошел со школьной скамьи и жизнь знал лишь в известных сферах ее проявления. Поэт еще не мог разобраться, он путался в материале личных дум, молодой житейской опытности и много им прочитанного в произведениях великих поэтов. Оттого у него является желание бичевать современное общество, как это сделал Грибоедов, и изобразить страсть, глубокую, как у Шекспира. Оттого в его Арбенине проскальзывают черты, с которыми он ознакомился в «Фаусте» Гете, в «Манфреде» Байрона, в «Рене» Шатобриана, в «Коварстве и любви» Шиллера и других драмах. В «Маскараде» является «неизвестный», l’inconnu французских драм, совершенно не вяжущийся со всем построением и задачами русской жизни и, следовательно, русской драмы.

Михаилу Юрьевичу страшно хотелось выступить на литературное поприще одновременно и в печати, и на сцене театра.

Хлопоты относительно постановки на сцену «Маскарада» были менее удачны. Цензура его не одобрила. «Драма «Маскарад», – рассказывал Лермонтов, – отданная мной на театр, не могла быть представлена по причине (как мне сказали) слишком резких страстей и характеров и также потому, что в ней добродетель недостаточно награждена»[173]. Поэту так хотелось видеть свое произведение на сцене, что он в угоду цензуре принялся за переделку драмы, и таким образом явилась вторая редакция ее, не говоря уже о некоторых переделках более мелких, дошедших до нас в различных списках. Эта переделка самим поэтом была названа уже не «Маскарад», а именем главного действующего лица «Арбенин» [т. IV, стр. 249].

Лермонтов, видимо, желал смягчить «резкость страстей», за которые упрекала его цензура. Оттого Арбенин уж не отравляет жены своей, как это имеет место в первой обработке, а только пугает ее тем, что отравил ее, чтобы узнать истину:

. . . . . . Перепугал немного!
Хотел знать правду и узнал…
Опомнитесь и встаньте; я солгал,
Я не ношу с собою яда…
В вас сердце низкого разряда,
И ваша казнь не смерть, а стыд…

Цензура требовала, чтобы была вознаграждена добродетель, и вот Лермонтов делает и ей уступку. Он выбрасывает из драмы баронессу Штраль, неизвестного, чиновника и вводит новое лицо, Оленьку, бедную, добрую, чрезвычайно скромную девушку, которую он сначала несправедливо заподозривает, а затем, сознав свою ошибку, разбитый уходя из дому, навсегда порывая счастье свое, дает ей аттестацию благородной души и обещает обеспечить будущность:

Я еду. Оленька! Прощай!
Будь счастлива – прекрасное созданье,
Душе твоей удел – небесный рай —
Душе благородных воздаянье.
Как утешенье, образ твой
Я унесу в изгнание с собой.
Пускай прошедшее тебя не возмущает.
Я будущность твою устрою: ни нужда,
Ни бедность вновь тебе не угрожает.