Глинку он принял сначала холодно, но вскоре, вероятно, познакомившись с сочинениями русского композитора, изменил свое отношение на вполне дружеское. (Два года спустя Берлиоз концертировал в России и был радушно принят музыкальными друзьями Глинки.) Помощь Берлиоза имела тогда для Глинки важное значение. Одной из целей его пребывания за границей было заинтересовать парижан собственными сочинениями, показать им, что действительно существуют и русская музыка, и русские композиторы. Поэтому, когда Берлиоз предложил Глинке включить какие-нибудь его произведения в программу третьего из устраивавшихся им «музыкальных празднеств», Глинка переинструментовал Лезгинку из «Руслана и Людмилы» и просил певицу А. А. Соловьеву-Вертейль спеть по-русски арию Антониды из «Ивана Сусанина». Концерт состоялся 4/16 марта 1845 года в огромном (и «чрезвычайно великолепном») цирке Елисейских полей. 160 музыкантов исполнили Лезгинку, а певицу, несмотря на шероховатости в «опасных местах» арии, Берлиоз просил повторить пьесу в следующем, четвертом «празднестве». Глинка, по его словам, дебютировал удачно, отзывы прессы были благоприятными, и уже через день, 6/18 марта, он написал матери о намерении дать («в пользу бедных») и собственный концерт.
Подготовка к концерту оказалась хлопотной. Кроме отрывков из опер Глинка решил исполнить в нем и Вальс-фантазию, заново его инструментовав. Стремясь «угодить на все вкусы», он пригласил участвовать нескольких известных артистов, и... «афиша вышла пестрой».
Вечером 29 марта/10 апреля 1845 года нарядные туалеты русских дам превратили переполненный зал Герца «в цветник» (тем не менее расходы не окупились, и чтоб выйти из положения, Глинка вынужден был занять 1500 франков у В. П. Голицына). Концерт прошел успешно, но не без «вариаций» (вместо «оробевшей» Соловьевой-Вертейль тенору Марра пришлось спеть под аккомпанемент Глинки лишнюю каватину Доницетти).
Через несколько дней в «Journal des Debats» появилась хвалебная статья Г. Берлиоза, посвященная Глинке. В ней имя русского музыканта он назвал «в числе превосходнейших композиторов нашего времени». Сочувственные и дельные отзывы появились и в других парижских газетах и журналах. Россию об успехах Глинки известили журнал «Иллюстрация», газеты «Северная пчела», «Московские ведомости». Вскоре после концерта, сообщая матери о его результатах, композитор писал: «Может быть, другие будут
Вероятно, тогда же карандашный портрет Глинки исполнил и налитографировал художник Л. Кудерк. (Недостаточное сходство с оригиналом черт лица композитора и не свойственная ему стройная элегантность фигуры на этом его «офранцуженном» изображении немало удивили современников, но сам Глинка остался им, по-видимому, доволен, так как охотно дарил его экземпляры родным и друзьям.)
Последние полтора месяца, прожитые Глинкой в Париже, были полностью заняты приготовлениями к отъезду в Испанию (к тому времени он, по его мнению, по-испански говорил лучше, чем по-итальянски). Евгению Андреевну он просил выслать ему дополнительную сумму на путешествие. Все прочие хлопоты взял на себя парижский «мажордом» Глинки дон Сант-Яго Эрнандес, рекомендованный ему как человек «честный и расторопный». 13/25 мая 1845 года Глинка, дон Сант-Яго и его девятилетняя дочка Росарио выехали в Орлеан, а оттуда на почтовых в три дня добрались до По.
При виде «восхитительной южной природы» Глинка «ожил». «Дубовые, каштановые рощи, аллеи из тополей, фруктовые деревья в цвету, хижины, окруженные огромными розовыми кустами,— все это более походило на английский сад, нежели на простую сельскую природу. Наконец, Пиренейские горы, с покрытыми снегом вершинами, поразили меня своим величественным видом»,— описывал Глинка свои дорожные впечатления в письме к матери из По, «последнего большого города Франции». 20 мая/1 июня Глинка и его спутники пересекли испанскую границу.