Михаил Катков. Молодые годы

Душа его отличалась удивительною чуткостью. При всей скудости своего образования, как многое понимал он! Самые утонченные чувствования, самые сложные сочетания душевных движений были доступны ему. Чувством души своей он постигал многое, чего не успел и не мог выразить. Биограф Кольцова имел полное право назвать его натуру гениальной. Жажда знания и мысли сильно томила его. Никогда не забуду я наших бесед с ним. Часы, бывало, летели, как минуты. Помню я ночь, которую я провел у него. Он остановился где-то в Зарядье, в каком-то мрачном и грязном подворье, где я лишь с большим трудом мог отыскать его. Зашел я к нему на минуту, вечером. Он не хотел отпустить меня без чаю. Слово за словом, и ночи как не бывало. Часто захаживал он ко мне и, засидевшись, оставался ночевать. Живо еще я помню нашу прогулку в окрестностях Москвы. Мы ходили с ним в Останкино. День был прекрасный. Души наши были настроены так живо, так радостно; сколько поэзии, сколько звуков было в этом кремне, в этом длиннополом, приземистом, сутоловатом прасоле!

Но он был точно кремень. Не позволял он себе нежничать и сентиментальничать. Только иногда в заветные минуты распахивалась его душа. А то он даже любил пощеголять своей практичностью и, может быть, даже не без маленькой аффектации, рассказывал, бывало, о разных прасольских своих проделках, о своем искусстве надуть неопытного покупщика, продать дороже, купить дешевле.

— Скажите, Алексей Васильевич, — прервал его однажды кто-то посреди таких рассказов, — неужели бы вы и нас надули?

— И вас бы надул. Ей-Богу, надул бы. Последним готов поделиться с вами, а на торгу не дал бы спуску, не удержался бы. Лучше после отдал бы вам вдвое, а тут надул бы»[170].

Катков обращает внимание на разные стороны натуры своего товарища. Как высокое служение искусству и вдохновенному началу может сочетаться с обыденностью и практичностью провинциального торговца скотом, задается он вопросом. И сам отвечает на него утвердительно, часто наблюдая и сталкиваясь впоследствии с этим многообразием характеров и типов, открывая для себя, а порой и в самом себе самые невероятные (и не всегда привлекательные) черты и свойства человеческой природы.

Богатство индивидуальностей среди друзей молодости действительно было удивительным. И в этом ряду особенно выделялся Василий Петрович Боткин (1811–1869). Катков писал о нем: «Своим развитием Василий Петрович был обязан редкой даровитости своей природы и обстоятельствам жизни, которые сблизили его в молодости с некоторыми замечательными людьми того времени. Он соблюл искру, которая в нем зажглась, и свет от нее распространялся мало-помалу и в близких, и в дальних кругах. Не было умственного интереса, которому он оставался бы чужд. Но господствующею страстью его души был интерес эстетический. Не ждите успехов от того общества, где вовсе нет этого интереса. Искусство есть могучий двигатель цивилизации. В нем берет свое начало всякий возвышенный полет разумения. Кто понимает значение художественного элемента в развитии человека и общества, тот оценит и значение Боткина в нашей современной культуре. Он много способствовал развитию эстетических потребностей в той социальной среде, где родился, и благодаря своему дальнейшему образованию, высоко развившемуся чувству изящного, воспитанному основательными и многосторонними изучениями, при своих литературных связях он имел несомненное влияние и на ход нашей литературы. К его советам прибегали даровитейшие из наших современных писателей, с которыми находился он в дружеских отношениях. Он присутствовал при рождении лучших произведений сороковых и пятидесятых годов, он оценял их, прежде чем они появлялись в свет, и его тонкой, умной критике многие из них были отчасти обязаны своим успехом. Он был знаток живописи, изучил все галереи в Европе и имел обширные познания в ее истории. Но особенно любил он музыку, которая была господствующею страстию его души.

Особенно замечательно в нем было то, что его артистические наклонности и литературные занятия не отвлекали его от тесной практической сферы, в которой он жил. Еще при жизни отца, в лучшие годы своей молодости, он был главною опорой торгового дома, который вел обширные дела. По целым дням просиживал он в своем торговом амбаре, и только дорогие часы праздничного досуга мог посвящать умственным интересам, владевшим его душой. <…> Он играл немаловажную роль в развитии многих деятелей нашей литературы, уже записанных в ее историю. Довольно назвать Белинского, довольно припомнить Кольцова. Приятно бывало встречать его одобрение, и всякий успех его друзей получал для них новую цену от его ласкового привета. Он, конечно, не был безошибочен в своих суждениях, но у него выработалось верное чутье, которым он во всяком деле удачно распознавал чистое золото от подделки»[171].