Михаил Васильевич Ломоносов. Том 1

него, и въ опредѣленную минуту являлся опять въ классъ. Къ большому горю его, онъ мало находилъ въ библіотекѣ такихъ книгъ, которыя удовлетворяли-бы его разнообразныя требованія. Тутъ было много сочиненій богословскихъ , мало историческихъ , и почти совсѣмъ не было математическихъ и философическихъ. А ему страхъ какъ хотѣлось узнать таинства математики и философіи. За то нашелъ онъ въ библіотекѣ много книгъ церковныхъ, любимыхъ имъ съ малолѣтства. Языку церковному не учили тогда ни гдѣ; но достойная хвалы привычка , читать священныя книги , рано знакомили благочестивыхъ людей съ языкомъ ихъ. Ломоносовъ былъ превосходнымъ чтецомъ еще въ своей деревнѣ, любилъ пѣть духовныя пѣсни, и потому зналъ языкъ церковный, чувствовалъ всѣ тонкости его. Оживая въ просвѣщеніи ума, онъ началъ понимать всю силу этого языка, столь благозвучнаго, выразительнаго , богатаго. Это невольнымъ образомъ привело его къ мысли о языкѣ собственно-Русскомъ. « Учатъ здѣсь Латинскому и Греческому, а о Русскомъ не думаютъ,» размышлялъ онъ. «Неужели тотъ языкъ, которымъ мы говоримъ , на которомъ думаемъ и передаемъ всѣ ощущенія души , неужели этотъ языкъ не заслуживаетъ изслѣдованія, изученія самаго тщательнаго ? » Съ такимъ-то недоумѣніемъ обратился онъ къ ново-

му своему учителю, Тарасію Посникову. Этотъ человѣкъ еще не былъ монахомъ : онъ только приготовлялся къ монашескому чину, и потому называли его бѣльцомъ ; впрочемъ , занимая не важное мѣсто въ Академіи, онъ не искалъ ни у кого, ничего , и не пользовался большою милостью своихъ старшихъ.

«Ты говорить о Русскомъ языкѣ,» сказалъ онъ Ломоносову. « Да. кто о немъ станетъ думать здѣсь? Ты видишь, что кромѣ меня тутъ все Малороссіяне : они и говорятъ по-Русски не чисто, и не могутъ понимать нашего языка во всемъ совершенствѣ, да и не любятъ его. А чего не любятъ, о томъ не думаютъ. Это все пріѣзжіе въ Москву, большею частію Кіевскіе Академисты и Профессоры. Они почитаютъ нашу Академію ниже своей, и пріѣзжаютъ сюда только похвастать ученостью.

— Можетъ быть, въ самомъ дѣлѣ у нихъ, въ Кіевѣ, больше учености нежели здѣсь ?

« Больше пособій, правда ; за то у нихъ Латинь съѣла все ; она прилѣпилась къ нимъ отъ Поляковъ , которые , долго владычествуя въ Кіевѣ, не успѣли засѣять благодатнаго поля своею Латинскою ересью, такъ засѣяли его Латинскою ученостью.

— Однакожъ это любопытно — сказалъ Ломоносовъ — и я желалъ-бы поучиться въ Кіевѣ.

« Чему ? » спросилъ съ досадою Посниковъ.

« Аристотелевой мудрости или Польской Латини?

— И тому и другому, а больше всего хочется мнѣ порыться въ тамошней библіотекѣ : вы сами подтвердили , что она богаче нашей Московской.

« Книгъ у нихъ много, да въ людяхъ мало толку , » сказалъ Посниковъ. « Не совѣтую, братъ , Михайло , забиваться въ Кіевъ : раскаешься. И у насъ, нечего грѣха таить, много занимаются пустяками; а у нихъ ужь только пустяками и занимаются : споры, диспуты, пустое головоломство !...

— Но вамъ извѣстно, что въ нашей библіотекѣ очень мало , слиткомъ мало книгъ философическихъ, физическихъ, математическихъ....

«Э, братъ, Михайло ! да неужели ты ужь хочешь въ Философическій классъ ?

— Если-бъ я былъ достоинъ , то не отрекся-бы; но я хочу самъ учиться Философіи, Физикѣ. ...

Посниковъ расхохотался.

«Ты хочешь самъ сдѣлаться философомъ, Михайло ! Ну , такъ поѣзжай , братъ, въ Кіевъ : тамъ будешь ты какъ рыба въ водѣ.

Ломоносовъ отвѣчалъ, нѣсколько оскорбленный смѣхомъ своего учителя :

— Я не думалъ говорить неугоднаго вамъ,

и если въ моихъ словахъ есть что нибудь необдуманное, то наставьте , просвѣтите меня.

« Да какъ-жe, братецъ : хочешь ѣхать въ Кіевъ, за тѣмъ, что тамъ много книгъ, Господь вѣдаетъ о какихъ предметахъ ; а нашу Русь развѣ не надобно тебѣ узнавать больше всего другаго ? Ты самъ заговорилъ о Русскомъ языкѣ : научишься-ли ему тамъ ? Ты Рускій : знаешь-ли каковы были наши предка? знаешь-ли ты что нибудь про солнышко Владиміра Святославича ? про Мстислава Удалаго ? про Димитрія, побѣдителя Татаръ? знаешь-ли про Минина и Пожарскаго ?

Эта патріотическая выходка зажгла пылкую душу Ломоносова. Онъ сознался въ невѣдѣніи своемъ, и двѣ, три недѣли съ жаромъ читалъ лѣтописи Русскія, которыхъ было довольно въ монастырской библіотекѣ; хотѣлъ отчетистѣе, обдуманнѣе изучать свой языкъ, но не находилъ ни какихъ пособій, кромѣ давно извѣстной ему Грамматики Смотрицкаго. Это охладило его , и онъ не замѣтно погрузился опять въ Латинь, въ Греческій языкъ. Таково было свойство нашего поэта : умъ его вдругъ хотѣлъ обнять цѣлый міръ; но волѣ и уму человѣка есть предѣлы; потому-то онъ естественно не могъ долго углубляться въ одинъ предметъ. Разумѣется, говоря это о геніи; мы не разумѣемъ здѣсь поверхностности людей обык-