Михаил Васильевич Ломоносов. Том 1

— Но сверстники мои до сихъ поръ были по большей части мальчики ; у меня съ ними не могло быть t согласія , когда я не игралъ съ ними въ свайку. Учители, благодареніе Богу ,

не вписывали меня въ число нерадивыхъ или негодяевъ. Вашему Высокопреподобію извѣстно лучше всѣхъ, соблюдалъ-ли я уваженіе къ старшимъ и къ высшимъ.

« Все это правда, и я вѣрю , что ты малый добрый ; но съ нѣкотораго времени, я право не знаю.... тебя что-то всѣ не любятъ. У тебя все такія затѣи ; ты все хочешь дѣлать самъ, мимо другихъ !

— На кого-же надѣяться мнѣ, Ваше Высокопреподобіе ? Я сиръ, хотя родитель мой здравствуетъ. — Онъ вздохнулъ. — Позвольте сказать вамъ откровенно : съѣздить въ Кіевъ было давнее мое желаніе ; но теперь къ этому побуждаетъ меня еще и то общее неудовольствіе , которое возбудилъ я противъ себя , не знаю чѣмъ. Не будетъ меня здѣсь , и буря пройдетъ. Останется память только о томъ , что было во мнѣ добраго. А черезъ годъ, если допуститъ Богъ возвратиться мнѣ сюда, я предстану съ новымъ смиреніемъ и съ новою опытностью къ умиреннымъ временемъ сердцамъ.

« Витіевато , витіевато ! » сказалъ съ довольнымъ видомъ Архимандритъ, которому понравилось нѣсколько семинарское краснорѣчіе Ломоносова.

« Хорошо, » прибавилъ онъ , « я предложу объ отпускѣ тебя въ Кіевскую Академію, и

надѣюсь, что желаніе твое исполнится. Ступай съ Богомъ, Михайло. »

Архимандритъ началъ доканчивать свой завтракъ, а Ломоносовъ отправился къ товарищамъ въ ихъ камеры, и уже съ какимъ-то отчужденіемъ глядѣлъ на закоптѣлыя, мрачныя стѣны, среди которыхъ провелъ онъ нѣсколько лѣтъ. Мысль, зараждавшаяся въ его умѣ, обыкновенно тѣснила и гнала отъ него всѣ другія, не столь живыя впечатлѣнія. Кіевъ былъ теперь новою мѣтою его, и Москва, куда прежде стремились всѣ его желанія, потеряла прелесть свою для этого пылкаго ума, для этой ненасытимой новыми впечатлѣніями души. .

Прошло нѣсколько дней. Однажды Ломоносовъ сидѣлъ съ книгою, передъ окномъ, когда ему сказали, что какой-то пріѣзжій изъ Холмогоръ спрашиваетъ его. Сердце вздрогнуло въ немъ, и холодный потъ выступилъ на челѣ, когда онъ вообразилъ, что, можетъ быть, это разгнѣванный отецъ требуетъ его передъ свои грозныя очи. Не радость , нѣтъ , не радость ощутилъ онъ при быстрой мысли о свиданіи съ родителемъ: трепетъ проникъ въ его душу, когда онъ вообразилъ справедливо раздраженнаго бѣгствомъ его отца, власть отцовскую , разлуку съ убѣжищемъ наукъ, возвращеніе къ прежнему быту. . . Все это пролетѣло молніей въ умѣ его. Наконецъ онъ собрался съ ду-

хомъ, тайно сотворилъ молитву къ неизреченному благостью Богу , и пошелъ къ пріѣзжему.

Онъ ошибся. То былъ не отецъ его, а старичекъ , мужикъ изъ одной съ нимъ деревни. Увидѣвши Ломоносова, онъ всплеснулъ руками и простодушно молвилъ :

« О, братъ Миша, да какой ты оборваный ! »

Никогда въ мысль не приходило Ломоносову, что , въ самомъ дѣлѣ, среди небогатыхъ товарищей былъ онъ самый убогій. Всѣмъ казеннымъ воспитанникамъ выдавались отъ училища рубахи и тиковые халаты, для показа въ торжественныхъ случаяхъ , но въ другое время заставляли ихъ носить что у кого было. Изъ Особенной милости , а можетъ статься и потому, что это было уже необходимо, Ломоносову позволили наконецъ носить выданный за два года халатъ, который сдѣлался очень ветхъ. Но почти у всѣхъ товарищей его были родители или родственники, которые снабжали ихъ обувью и давали имъ иногда деньги на пищу , на бумагу и даже на лакомство ; а онъ долженъ былъ довольствоваться однимъ жалованьемъ , которое составляло всего алтынъ въ день ; изъ этого употреблялъ онъ денежку на хлѣбъ и денежку на квасъ, остальное на бумагу , на обувь и на всѣ другія нужды. Такая несказанная бѣдность, какъ послѣ выразился онъ

самъ, не была замѣтна для него. Онъ жилъ въ поэтическомъ мірѣ, и, неуклонно стремясь къ высокой цѣли , не обращалъ вниманія на свои не-поэтическіе лохмотья, на голодъ и нужду , которые часто принужденъ былъ терпѣть. Восклицаніе земляка вдругъ сняло покровъ съ глазъ его. Онъ какъ будто въ первый разъ взглянулъ на свою жалкую одежду ; однакожь , безъ всякаго смущенія, подкрѣпленный благородною гордостью , отвѣчалъ ему :

« Это буднишное платье : у насъ всѣ такъ ходятъ по буднямъ.

— Не ужь-то ? худо-же , братъ , житье-то ваше. А я принесъ тебѣ поклонъ отъ родителя, Василья Дороѳеича.

« Скажи мнѣ прежде всего : здоровъ-ли родитель мой ?

— Родитель ? слава те Господи, батюшко !

« Да какъ ты отыскалъ меня, Петровичъ ? » спросилъ Ломоносовъ.

— Какъ ? Да вѣдь ужь давно знаютъ въ нашей сторонѣ, куда улетѣлъ ты, кормилецъ.

« Зачѣмъ ты здѣсь ?

— Зачѣмъ ? какъ зачѣмъ ? съ товаромъ пріѣхалъ.

«Ну, скажи-же мнѣ, каково поживаетъ родитель мой ?

— Каково ? Да, слава ше Господи, батюшко ! Приказалъ мнѣ сказать тебѣ свое благословенье , да помолиться, чтобы ты не оставилъ его на старости. Наградилъ-де меня Богъ всякимъ добромъ ; кровавымъ , дескать , потомъ нажилъ я всякое довольство, а онъ не хочетъ утѣшить меня , не хочетъ послушать родительскаго совѣта и приказанія.