Михалыч (сборник)

У Борьки наступил переходный возраст. Вчера он признался мне, что влюбился в Танечку. Которая соседская. И всегда играет на пианино. Интеллигентная и улыбчивая. А сегодня Борька повис на перилах своего балкона снаружи. Прошлым летом он не влюблялся и не повисал. Значит, возраст любви наступил-таки вчера. И вот он висит на третьем этаже. Танечка смотрит на его пятки со второго. Я смотрю снизу, со двора. А его мама кричит из дверного проема:

– Ах, ты, господи! Да не приближаюсь я, не приближаюсь!

Борька что-то тихо отвечает, потому что между мамиными криками есть перерывы.

– Согласна я, согласна! Боренька, залезай уже обратно, все обсудим! Хорошо, три рубля, без обсуждения! Хорошо, сколько скажешь, только залезай!

Борька залез, они с мамой скрылись. А Таня помахала мне.

– Михалыч, привет! Борька меня в театр пригласил.

– А почему он висел?

– Потому что сначала пригласил, а потом оказалось, что билеты дорогие.

– Ну и шли бы в кино. Там десять копеек. «Спортивные страсти». Мультфильмы.

– Какие спортивные, Михалыч? Видел, как он нешуточно висел?

И ушла. Пианино заиграло.

Надо же… И что в ней такого, чтоб так рисковать?

Дома я спросил:

– Бабуль, а если бы я повис с балкона снаружи, ты дала бы мне три рубля?

– Какие три рубля, Михалыч? Три рубля у нас до получки осталось!

– А если я разобьюсь?

– И разобьешься. И папа придет с работы. И добавит. Ешь уже!

А мы с Оксанкой ходили в театр бесплатно. Ее мама там билетершей работает.

Вот и сейчас пришли с ней к последнему акту дневного спектакля «Рассвет любви». К последнему, потому что видели эту вещь уже два раза.

Оксанкина мама встречает у черного хода, ведет в свою каптерку. Дает нам по букету. Цветы она выращивает под окном, Оксанка на первом этаже живет. А цветы – специально для артистов. И дает нам каждый раз. Она добрая и любит свой театр.

И мы пробираемся в последний ряд партера. Садимся. Спектакль про бригаду верхолазов и про любовь. На сцене больничная койка. На ней лежит бригадир, весь забинтованный. Он свалился с высоты в конце второго акта (тут я Борьку вспомнил). На краешке сидит артистка, ест яблоко, плачет и держит за руку (тут я Танечку вспомнил. И стало интересно). Появился второй верхолаз. Принес еще яблоки. Подошел к артистке и положил ей руку на плечо. Я посмотрел на Оксанку. И подумал: «Она красивая в темноте. Красивее Танечки». И положил свою руку на ее плечи. Оксанка прошептала:

– Михалыч, ты чего? – и понюхала цветы. – Смотри на сцену! Сейчас самое главное!

И мы стали смотреть. Артистка плакала. А верхолазы отказывались от нее, каждый в пользу другого. И еще бригадир говорил про план, который они непременно выполнят на 120 %. Наконец второй верхолаз ушел. Артистка упала на грудь бригадира. И упал занавес.

Зажегся свет. Актеры вышли на поклон. И мы с Оксанкой побежали вручать цветы. Она – артистке. А я решил в этот раз второму верхолазу. Все-таки женщина бригадиру досталась. Хоть и раненному…

– Оксанка, а если бы я пригласил тебя в театр без мамы, ты бы пошла?

– Конечно, Михалыч! Там буфет такой красивый… – и добавила, – но дорого всё.

Сталинские соколы

Было утро в нашем дворе. Довольно жарко и малолюдно. За столиком для домино я играл в шахматы с Карлом Марксом. Доминошники обычно к вечеру собирались. А пока вот мы играли. Борька рядом сидел и подсказывал нам обоим. Карл Маркс был глухонемой мужчина в майке и босиком. Под этим именем и с шахматной доской подмышкой его знал весь город. В майке и босиком круглый год. Его сходство с Марксом было разительным. Даже не столько с Марксом, сколько с его изображениями. Благодаря бессловесности, малоподвижности и добрым немигающим глазам он продвигал вечное учение. А изображений для сравнения и вдалеке, и поблизости, и в магазинах, и повсюду было предостаточно. И в городе его любили.

Вышел дядя Боря, и они с Карлом начали играть на деньги. А мы с Борькой уселись прямо на стол, стали болтать ногами и смотреть по сторонам. Подошел управдом в пиджаке. Черный пиджак с наградными планками он носил, как Карл Маркс свою сиреневую майку, – круглый год. А еще хромал и ходил с клюшкой. Его побаивались дети и собаки. Потому что он был лысый, плотный, с глубокими жирными складками на шее. И легко пускал в ход свою клюшку. Вот и сейчас постучал ею по столу:

– Товарищи, все на собрание! На агитплощадку в 9.30! А вы, архаровцы, идите взрослых зовите. И своих, и соседей.

И пошел дальше обходить лавочки с бабушками у подъездов. И стучать по их лавочкам. Бабушки вспархивали, как птицы, и шли на агитплощадку.

Много насобиралось. Двор наш большой. А я привел свою бабушку из дому. И соседа дядю Жору, самогонщика. Агитплощадка была довольно приличная. Эстрада под навесом на возвышении и лавочки. На эстраде уже был стол с красной скатертью и с графином. И управдом. Он был такой быстрый, этот управдом, как будто их было два. Один еще сгонял жителей на собрание, а второй уже сидел с графином.

Позвенел стеклом и сказал:

– Повестка дня! Первое – лекция о международном положении. Второе – выступление нашего земляка писателя-фронтовика из Воркуты…