Михалыч (сборник)

Я интуитивно понял его интерес и кивнул. Хотя его слова с бабушкиным пирогом во рту были нечеткими. Тяжелый аккордеон с трудом надевался. Учитель помог – и сразу к делу.

– Что тут у нас? Застольная из «Травиаты». Актуально! Сначала правой рукой отдельно, потом басовую партию левой рукой отдельно, потом вместе. Давай!

Он стал дирижировать куском пирога. И иногда откусывать. Все прошлые занятия учитель дирижировал пирожками с ливером. За которыми он посылал меня в начале каждого урока на улицу к тетеньке с тележкой. Таких вкусных и дешевых пирожков в буфете ДК «Азовсталь» не было. А тетенька располагалась не близко. Поэтому я с удовольствием ходил. И сокращал урок минут на десять. Урок всегда был для меня трудным. Потому что дома был «вельтмайстер», четвертушка. А здесь – «Украина», половинка. Половинка больше и тяжелее. Сползает с колен и давит подбородок. И клавиши жесткие…

Я бы давно бросил эту музыку, если бы не Танечка со второго этажа. С Танечкой мы иногда играли у нее дома вдвоем. Я правой рукой мелодию, а она аккомпанемент на пианино. Танго «Брызги шампанского» или фокстрот «По набережной». Взрослым нравилось. И никогда не задумывался, интересная она или нет, эта Танечка…

– Михалыч, опять ты… как-то неуверенно двумя руками. Ну, ладно. Дома еще порепетируешь.

Пирог закончился. Урок тоже. Учитель посмотрел на часы:

– Анне Михайловне привет! Какая она все-таки у тебя…

– Интересная?

– Конечно, чтоб я так жил!

Лошадь

Каникулы закончились. Все стали ходить в школу. А лошадь, которая привозила молоко в наш двор, перестала это делать. Вместо нее появился грузовичок «ЗИС-5». Полуторка. Вот и сейчас мы с Танечкой остановились возле служебного входа в магазин среди пустых ящиков и бочек. И стали смотреть на полуторку и на грузчиков с тяжёлыми бидонами. Я сказал:

– Хочешь, возьми мой сахар. Лошадь, наверное, теперь уже совсем не придет. А тебе в школе пригодится.

– Михалыч, у меня в портфеле уже восемь прошлых сахаров. Четыре моих и четыре твоих. Давай грузчикам отдадим.

– Грузчики не едят сахар. Они едят селедку. По ним видно и слышно, – сказал я и добавил, – теперь у тебя будет десять сахаров, и ты сможешь завести собственную лошадь.

– Михалыч, это идея. Я подумаю.

И мы пошли в школу. Было грустно.

На следующее утро я догнал Танечку уже за воротами двора. Она шла и вела себя необычно. В левой руке несла портфель. А правая, зажатая в кулак и прямая, была отставлена вниз и назад. Она шла и говорила через плечо:

– Потерпи, потерпи, Симка, скоро придем.

Я поддержал:

– Дочку в школу ведешь?

– Михалыч, не видишь, я вверх говорю? Это моя теперь лошадь.

– А-а-а, вижу, – я чуть не забыл имя магазинной лошади. Симка.

Я понарошку дал Симке сахар и пошел с другой стороны.

Возле школы Танечка велела лошади попастись и не скучать до конца уроков. И так каждый день.

Бабушка сказала сходить за молоком, дала бидон и деньги. На запертой двери Симкиного магазина была записка «Переучет. Ревизия». И я вспомнил, что мне надо к Борьке по делу… Мы с Борькой стояли у него дома на балконе и смотрели вниз. Там Танечка пришла из музыкалки и, как обычно, привязывала лошадь к дереву. Борька сказал:

– Клевая у Таньки лошадь! Вот вырасту – и женюсь на ней.

Я не стал шутить насчет того, на ком он женится. На Танечке или на лошади. И серьёзно возразил:

– А с чего это ты взял, что она согласится? Может, она на мне женится?

– Михалыч, а ты сможешь прокормить и её, и лошадь, и детей? Вот ты кем станешь? Ты говорил – танкистом. А танкисты сколько получают? Нисколько! Они забесплатно воюют. А я – шахтёром! Шахтёры получают больше всех в Советском Союзе. Лошадь будет моя!

– Хоть ты, Борька, старше, мы одинакового роста. А пока ты расти будешь, лошадь до неба вырастет – никакой шахтер не прокормит!

Мы стали бороться. А мой алюминиевый бидон упал вниз с грохотом. Лошадь испугалась. А мы боролись дальше. Вдруг я увидел внизу папу, поднимающего бидон. Слез с Борьки и побежал домой. Наши квартиры напротив. Только и услышал за спиной Борькин вопль:

– Ты куда! Мы недоборолись!

Я знал, папа поднимался быстро через одну-две ступеньки. Он всегда так скакал. И я успел сказать бабушке, что молока нет и что деньги – вот. А что «Переучет. Ревизия» сказал уже им обоим. Бабушка посмотрела на папу и на мятый бидон и сказала:

– Миша, я ничего не понимаю! Я Михалыча посылала…

– Мама, а что понимать? Ревизия в молочном. Заведующую посадят. Персонал поменяется. Как прошлым летом в овощном.

– Позапрошлым, Миша! Зима на носу.

– Вот именно, мама. Мне – лишь бы кассирша Раечка осталась.

А я подумал: «Надо же, Раечка… Симки-то нету уже навсегда».

Тиха! Идут зонятиr!

Папа сказал:

– Михалыч, я по делу. А ты тут бабушку слушай. Если что.

– Пап, я с тобой!

– Я в молочный, к Раечке. М-м-м-м… к тете Рае! Тебе-то зачем?

– А мне по пути. К Танечке!

– А-а-а, ну, пошли! Заметил, Михалыч? У нас с тобой похожие идеи возникают.

И разулыбался.

В подъезде папа в три прыжка вниз с третьего оказался на втором этаже:

– Вот и Танечка! Звонить? Или сам?