Михалыч (сборник)

– Пап, а у тебя случайно нет какого-нибудь дела к Танечкиному папе?

– Дрейфишь, что ли? Ты же почти школьник уже!

– Нет, конечно. Но сам посуди, это к Борьке я могу позвонить «А Боря выйдет?» А Танечка… она женщина. Этикет. И все такое. Сам учил! Тебе-то к тете Рае по делу. А мне просто повидаться. Нужна причина!

Папа чесал нос секунд пять. Потом позвонил. Я спрыгнул, как он. Через пролет в один прыжок с перилами. И встал рядом.

– А-а-а, ребята, проходите! Моя как раз отошла ненадолго! – это папа ее.

Танечка не вышла. Раздавались довольно противные звуки пианино. На двери в комнату приклеена записка:

«Тиха! Идут зонятиR!» Я прочитал и вздохнул. Девочки есть девочки… На кухне дядя Коля разлил в стаканы «Портвейн таврический». Судя по надписи на бутылке.

– Ну, Миша, давай. За Михалыча!

– Коля, пить не будем. Наша смена с утра. А там, похоже, четвертый колодец запороли. Переохладили. Придется нам пораньше. Надо расчухивать!

И пошло-поехало. Про блюмсы, рельсы, балки, двутавры…

Появилась Танечка, сделала книксен.

– Позвольте, господа, а кто мое объявление отлепил и сбросил на пол?..

Все мы вышли в коридор. Танечка подняла объявление и махнула им вопросительно:

– Вот!

Мой папа серьёзно спросил:

– Мадемуазель, а как именно оно было приклеено?

– Вот так! – она плюнула на обратную сторону бумаги и прихлопнула ее к двери. И еще сверху побила ладошками.

– Видите ли, миледи, – начал речь папа, – как инженер, могу утверждать, что такая конструкция продержится максимум полчаса. Это легко доказать…

Танечка зашла и вышла с будильником. Протянула папе.

– Доказывайте, сэр. Только прошу не шуметь.

Папа и дядя Коля уселись в коридоре на пол со стаканами и будильником. Облокотились на стенку и стали смотреть то на будильник, то на объявление.

А мне она сказала:

– Михалыч, заходи. Будешь разучивать со мной гамму ре минор!

И мы стали разучивать. И немножко шептаться про свои дела. Потом в коридоре заклацал замок. И раздался голос Танечкиной мамы:

– Мальчики? Миша? Коля? Что здесь происходит?!

…И папа ушел.

К вечеру я вернулся. И за ужином сказал:

– Пап, помнишь, мы насчет музыкалки говорили? А я отказывался?

– Ну?

– Так я согласен.

– На аккордеоне согласен?

Бабушка вмешалась.

– Миша! Это же такая тяжесть – аккордеон. И такие деньги! Может, флейту?

– Ничего, мама. Я давно четвертушку присмотрел в комиссионке. «Вельтмайстер»!

– Пап, и еще. Видишь, я из пюре сделал Фудзияму. А сверху сметана. И укроп. Таня научила!

– Раечка… тетя Рая… такое умеет. Еще лук по кругу кольцами. Маринованный.

Фикусы и пальмы

Прозвенел звонок. Школьный буфет стал быстро пустеть. А мы с Танечкой и Борька немного замешкались и выходили последними. Борька запихнул остаток пирожка себе в рот и промычал неразборчиво, но с гордостью:

– Ну, все. У меня немецкий!

У нас-то иностранный будет только через год. А он уже сейчас во дворе на войне мог разведчиком быть. И проникать к немцам.

Вдоль всего коридора стояли фикусы и пальмы в больших кадках на подставках. Каждая кадка была окружена белой накрахмаленной занавеской. Через пять растений от нас Борька задержался и стал вытирать руки такой занавеской. А через восемь растений от нас к нему приближалась директор. Он ее не видел. Мы спрятались за фикус и замерли. Директор подошла к Борьке сзади. Взяла его затылок, надавила и воткнула носом в землю. Подержала секунду и сказала:

– Голубчик, родителей сегодня ко мне!

Борька даже не ойкнул. И с таким земляным лицом пошел в свой класс. Мы с Танечкой ускользнули на цыпочках и побежали вниз по лестнице в свой.

Через день мы шли в школу всей компанией и с Борькиной мамой. Она несла большую стопку накрахмаленных и отутюженных занавесок, завернутую в газеты. Директор встретила внизу:

– Прекрасно, товарищи! Вовремя. Как раз завтра у нас будет китайская делегация! – и взяла занавески.

Мама сказала:

– Раиса Адамовна, а можно было таки не втыкать Бореньку в землю? Он очень ранимый мальчик!

– Ваш ранимый мальчик третьего дня на школьном дворе таскал пионерку за галстук и кричал «ферфлюхтен русиш швайн!» Хотите, чтобы мы и с этим разобрались?

– Нет, не хотим! Боренька, как же так? Наш папа до Берлина дошел…

Я вмешался:

– Он был наш русский разведчик! Немцы принимали его за своего. А пионерку он потом спас!

– Вот, видите, – сказала директор, – все родители всегда говорят: «Мой мальчик такой чувствительный, моя девочка такая ранимая». А Миша… Михаил Александрович… что говорит? Он говорит: «Этот Михалыч – тот еще фрукт, с ним надо построже!» И выращивает правильно! Кстати, пусть Миша… Михаил Александрович… позвонит мне сегодня вечером. Не забудь сказать! – и положила ладонь мне на макушку.

Я съежился.

В ноябре еще не очень холодно. Но деревья в основном голые. На тротуарах стояли наши фикусы и пальмы вдоль всей улицы. И мы стояли. Вся школа. И махали китайскими флажками. Играл оркестр. Танечка сказала:

– Мальчики, а давайте китайский выучим!

Я насупился. Надо же… замуж она, что ли, за китайца собралась?..

Низовка