Михель и Ундина (СИ)

– Стой! – хриплым и взволнованным голосом Михеля кричит кто-то со стороны мельницы. – Отпусти его! Ты обещала!

Вот, видно, почему прогнал Михель приятеля со двора – не хотел, чтобы тот встретил прекрасную фройляйн.

Ведь ты намного красивее Михеля, вкрадчиво шепчет туман, вот видишь, она уже предпочла тебя – ему.

– Я прошу тебя, – упрямо говорит Михель туману. – Я найду другого, молодого, старого, пришлого, местного… кого угодно.

Поздно, смеётся река, я уже нашла.

Незнакомка медлит на берегу. Очарованный Петар протягивает к ней руки, но внезапно проваливается в воду: вначале по колено, потом – по пояс, по шею.

Последнее, что он слышит, – это отчаянный крик Михеля.

Последнее, что он видит, – это наклонившееся к нему прекрасное лицо с оскаленным тонкогубым ртом.

А потом на него обрушивается тьма.

Ах, нет у Михеля верного друга, который пошёл бы за ним в огонь и воду. Нет больше детского приятеля, с которым делили пополам горбушку круто посоленного хлеба и воровали яблоки и сливы в чужих садах.

Зато, ах, какая в мельничной запруде прочная плотина! Как быстро и слаженно работают оба шлюза, не забиваясь речной тиной и мелким мусором, не зарастая осокой и ракушками! Как прочен бревенчатый завал, укреплённый булыжниками и крупной галькой! По нему Михель легко может пройти на другой берег реки, не намочив новёхоньких сапог из телячьей кожи, и тем же путём вернуться обратно.

Хорошо, когда каждая мелочь находится на своём месте и служит лишь богатству и процветанию щедрого хозяина. Долго стоять теперь мельнице, долго крутиться колесу. Когда одряхлеет Михель и не сможет больше выполнять свою работу, придёт пора передавать наследство сыну. И тот наверняка умножит отцовское состояние.

А выпить пива или поговорить о погоде можно с любым человеком в трактире, ведь каждый в деревне любит молодого мельника, которому так щедро улыбается фрау Фортуна. Вот только не заметит случайный собеседник тоску, которая плещется на дне зрачков Михеля.

Оно, может, и к лучшему. Меньше знаешь – легче заснёшь.

========== Часть 8 ==========

8

Отшумел немудрёными праздниками морозный снежный сечень. Отметили крестьяне Рождение Года, прошлись по домам колядующие, одетые в тулупы навыворот, пронесли на шесте золотое соломенное солнце. Отзвучали звонкие девичьи и детские голоса. Наступили будни.

Тяжко зимнее время для крестьянина. Утром пурга, вечером мороз. Ревут и мечутся по хлеву суягные овцы и козы, в особо холодные ночи стены домов изнутри покрываются инеем. Воют за околицей голодные волки, подходят к заборам, заглядывают злыми зелёными глазами в щели, не боясь собачьего лая. Берегись, хозяин, сторожи своё добро, держи наготове топор или вилы, чтобы дать отпор незваным гостям.

Хорошо тем, кто летом заполнил амбары припасами, наметал стогов соломы и сена, доверху засыпал дощатые ящики репой и яблоками, наколол полные поленницы дров. Сиди себе у очага, занимайся неспешным делом, кто во что горазд: чини прохудившуюся одежду, режь деревянную посуду, сдабривая горло добрым глотком подогретого сидра. Девки своё рукоделие затевают: прядут, ткут, вяжут, шьют – готовят себе приданое. А малыши под ногами путаются: скажи да скажи, тятько, сказку пострашнее, да чтоб с обязательным хорошим концом.

Вот и тянутся долгими зимними вечерами истории – такие же бесконечные, как нить из прялки матери, такие же затейливые, как узлы на отцовской рыболовной сети. Пищит детвора от восторга и страха, жмётся к тёплой печке.

Ведь пока сказка длится, никто не может угадать, как она закончится – плохо или хорошо.

***

Как ни кликал Михель Ундину, не отзывалась она больше. Только в кострище прогоревшем не уголья отыскал – пригоршню серебряных гульденов, испачканных в золе. Будто всё-таки решила никса за новогоднее подношение добром отплатить.

«И что за морок на меня нашёл? – удивлялся потом Михель. – А если бы, распробовав, она меня на дно утащила?»

Проваливаясь в сон, он видел жуткие картины. Вот вцепилась Ундина в шею перепончатыми лапами, обвила ноги хвостом – отбивается Михель, да всё без толку: не совладать ему с чешуйчатой тварью. Студёная вода залилась в рот и ноздри, мешая кричать и дышать. От нехватки воздуха в груди будто вот-вот разорвётся игольчатый шар. Острые зубы Ундины впились в шею, потом в лицо – жадно отрывая и заглатывая большие куски человеческого мяса. Кровь залила Михелю глаза.

Кричал во сне Михель, вскидывался на жёстких полатях. Отбивался от морока, пил в сенях из ведра ледяную воду, пока не начинало ломить зубы, давал зарок никогда больше не подходить к запруде, а мельницу продать, сжечь, разнести по камушку – только бы не видеть таких снов.

А под утро приходили совсем другие видения. Грустила на берегу реки светловолосая девушка, тянула к нему руки. Лились из прекрасных серых глаз крупные слёзы. «Люби меня, Михель, – будто бы просила она. – Люби так сильно, чтобы вывести из тьмы на солнечный свет!» Знал Михель во сне, что это та же самая Ундина, но подойти и взять за руку не мог – обрывался сон, таяла девушка, утренним туманом ускользала сквозь пальцы.

***