Микрофон

Большой человек почти не сомневался в конечной победе. Но он отлично знал, что твердых логических оснований для такой уверенности нет: правда, советники и эксперты приводили такие основания, делали выкладки, собирали доказательства. Он изучал все это с величайшим вниманием, но знал, что на все эти доводы и доказательства можно ответить другими доводами и доказательствами в пользу врагов. У него был громадный опыт: в воюющей Европе он был единственным человеком, стоявшим на верхах власти и в прошлую войну. Тогда тоже самыми авторитетными людьми делались точнейшие выкладки, позднее вызывавшие лишь смущение и смех. Теперь положение, особенно после этого известия, было неизмеримо хуже. Его почти уверенность происходила преимущественно оттого, что в стране прецедентов он привык мыслить прецедентами, а прецедента катастрофы в ее истории не было. Кроме того, он просто не мог себе представить ни жизнь своей страны, ни свою собственную жизнь в случае проигрыша войны: жить в этом случае было и незачем, и не нужно, и даже невозможно. «Да, сейчас надо поддержать дух! Это главное!» - подумал он. Собрав листы речи, он на столе увидел газету, а на ней фальшиво-олимпийскую физиономию похожего на Шарло человека с усиками. Вдруг душившая его страшная ненависть прилила у него к голове. «Вот в чем наша сила! Вот в чем спасение в этой чертовой лотерее!» - сказал ой себе, вставая. Теперь он был совершенно уверен, что скажет нужные слова и скажет их как следует.

В этот день вечером несколько сот миллионов людей, слушавших большого человека, говорили, что он превзошел сам себя. За его речью прошло сравнительно незаметно то катастрофическое событие, о котором сам же он вскользь сообщил. Никогда еще его фразы не были так сжаты, так динамичны и, главное, не бросались в мировые пространства с такой необычайной силой. Люди же, только читавшие речь, слушали эти отзывы не без недоумения, хотя отдавали должное ее достоинствам. «В ней, собственно, ничего нового нет», - нерешительно говорили они. Сам же большой человек ночью думал, что главным преимуществом его речи было именно отсутствие нового: он лишь как следует сказал то, что думал или, по крайней мере, чувствовал каждый его соотечественник.

Инженер укладывал микрофон. Он ничего не говорил, потому что ему говорить было не с кем. Кроме того, он был потрясен. Кроме того, он немного стыдился того, что потрясен. В начале речи он даже боролся мысленно с оратором. «Я не должен поддаваться чарам красноречия»... Разумеется, он говорит превосходно. Но я знал, что он замечательный оратор. Его доводы?..» Инженер вслушивался в речь, пытаясь ответить на доводы большого человека. Однако отвечать, в сущности, было нечего и не на что. Потом он почувствовал, что речь его захлестывает: он начал дышать вместе с оратором. Затем в нем стала подниматься ненависть: ненависть к тем людям, о которых говорил большой человек. Вскользь проскользнула мысль, что он отдал только половину своих сбережений на военный заем: «Надо было подписаться на большую сумму, я это сделаю завтра же!» А когда оратор заговорил о человеке с усиками, инженер почувствовал, что у него кровь приливает к голове. Он еще успел подумать, что они с женой были не правы: он не должен ждать призыва своего года, надо записаться сейчас, немедленно, не откладывая. «Завод работает на оборону, но это ничего не значит!..» Больше он ничего не думал, но зубы у него стискивались все крепче.

Близкие и неблизкие сотрудники большого человека с нетерпением поглядывали на инженера, очевидно, желая, чтобы он ушел возможно скорее: они хотели обменяться впечатлениями. Они тоже были взволнованы. Однако, быть может, во всей стране наименее взволнованы были именно они, У них подход к таким речам был профессиональный и спортивный. Когда инженер ушел, один из слушателей обратил внимание на то место речи, где, по его мнению, был запутанный и хитрый намек. Оказалось, однако, что другие именно в этой фразе оратор никакого намека не усмотрели: намеки были в других фразах - каждый указывал свою. Они не чувствовали ни любви к большому человеку, ни ненависти к врагу. Они были единственной компетентной публикой на матче бокса. Только что закончился новый раунд, - они сходились на том, что это была замечательная речь, быть может, лучшая из всех когда-либо произнесенных большим человеком. «Как хотите, ... человек необыкновенный!» - сказал один из служащих, в увлечении называя оратора по имени. «Как хотите» было ненужно: все совершенно с этим соглашались. «Во всяком случае, Адольфу эта речь очень не понравится!»

В эту минуту завыли сирены.