Мила Хант

Тот немедленно слушается. Мотор ревёт, машина готова оторваться от земли. С. хватается за дверцу кабины, заносит одну ногу, его тренированное тело напрягается. И в этот миг сквозь шум пропеллера раздаётся хлопок. Я оборачиваюсь. В проёме двери С. выгибается назад. Его красивое лицо искажено гримасой боли, раненая нога подгибается. Я вскрикиваю от страха. Бросаюсь к нему и хватаю за рубашку, пытаясь втянуть обратно. Но тонкая ткань рвётся.

– НЕЕЕЕЕТ!

С. падает. Вертолёт набирает высоту. Я одна позади пилота. Стою на коленях, с ужасом пялясь на обрывок рубашки в руке. Потом выглядываю наружу. С. лежит на земле, и к нему сбегаются солдаты. Изо всех сил сдерживая гнев и отчаянье, я снова ловлю взгляд леди А. и проникаю в её сознание, чтобы помешать ей отдать приказ сбить вертолёт.

И вот мы уже высоко в небе, вне пределов досягаемости пуль. Мы летим по направлению к Центру. Я вижу, что внизу С. поднимается на ноги. Он смотрит в мою сторону и вскидывает вверх сжатый кулак. Потом его уводят в чёрный куб.

Я тоже сжимаю кулаки.

III. Революция

50

Она смотрит в окно. На улице всё размокло. Небо низкое, серое, местами антрацитовое. Ночью её разбудила гроза, казавшаяся бесконечной. Только под утро стихия утихла, сменившись мелким дождиком, который сеется на тротуар и явно продлится весь день. Иногда непогода продолжается неделями, будто сама природа получает злобное удовольствие, обрушиваясь на них. Порывшись в шкафу, она достаёт спортивные штаны и свитер, суёт телефон в нарукавный карман и хлопает дверью.

Сбежав по лестнице, она выходит из здания. Её пронизывает холод, тело сжимается от влажного ветра. Ещё рано, но на улицах оживлённое движение. Она накидывает капюшон на коротко стриженные каштановые волосы, втыкает наушники и лёгкой трусцой пускается бежать по мокрому асфальту.

Вдох. Выдох. Тяжёлый, тошнотворный воздух перенаселённых окраин, отравленный, загрязнённый. Она, как обычно, смотрит прямо перед собой, чтобы не видеть одинаковых домов с крошечными окнами и осыпающейся штукатуркой, из-под которой торчит бетон. Не видеть переполненных вонючих автобусов. Загаженных тротуаров. Спешащих людей, хмурых как небо.

В этот час на витринах ещё опущены железные жалюзи. Закрыты супермаркеты и парикмахерские, по дешёвке торгующие состриженными волосами, небольшие магазины подержанных мобильников и электронных сигарет, стены возле которых испещрены граффити. Работают только забегаловки фастфуда, с семи утра снабжающие народ химическими маффинами и полупрозрачным кофе из каштанов.

Добро пожаловать на Периферию.

Она родилась здесь. Её родители переехали в этот пригород лет двадцать назад. Точнее, их выселили сюда, как и многих других, когда Центр стал слишком тесным и дорогим. И они уже никогда не выберутся из этого гетто. Никогда.

Она выросла на Периферии.

Ходила в школу на Периферии. Несколько её друзей живут здесь.

Центр – далёкий мираж, недостижимая нирвана, сияющий рай на другом берегу реки. Она почти никогда не бывает там. Да и зачем? В Центре всё не для таких, как она. Роскошные дома, блестящие витрины, элегантные взрослые, модная молодёжь. Ей как будто запрещено даже глядеть в ту сторону. Каждый раз, когда она думает об этом, волна гнева поднимается внутри, затапливая сердце и ум. Поэтому она начинает бежать быстрее. Она высокая. Выше многих других девушек и парней. Она нашла себя в спорте. Это для неё настоящий культ. Спорт отблагодарил её, вылепив идеальное тело атлета. От маленькой девочки, которой она была когда-то, остались лишь миндалевидные глаза, розовые щёки, высокие скулы и чистый смех, звучащий теперь очень редко.

Вчера, 7 декабря, ей исполнилось восемнадцать.

И она приняла решение. Она не хочет жить на Периферии. И она здесь не останется. Это точно.

Она сжимает зубы и ускоряет темп. Толкает нескольких прохожих, которые что-то орут вслед. Плевать. Она летит по зловещему лабиринту своего предместья и замедляется только у входа в парк. На Периферии всего два парка. Этот и парк Мессии на востоке, с другой стороны от Центра.

Она останавливается на светофоре. Ждёт, пока для пешеходов загорится красный и машины сорвутся с места. Тогда она начинает переходить дорогу под визг тормозов, вой клаксонов и крики. Не обращая на них внимания, она останавливается посреди шоссе и пристально смотрит в глаза истерическому типу, который выскочил из потрёпанного пикапа:

– Что ты здесь делаешь?! Совсем с катушек слетела?! Не видишь, какой свет? Вали отсюда!

Она не отвечает. Ей тоже хочется спросить его, что он делает здесь, в своей ржавой развалюхе, посреди грязной окраины, откуда он никогда не высовывал носа и откуда точно никогда не выберется, даже если будет до конца жизни вкалывать круглые сутки без выходных. Хочется спросить, чувствует ли он себя годным хоть на что-нибудь.