Милая , 18

Принесли коньяк. Рахель помогла Зосе убрать со стола. Стефан, которого кроме Олимпийских игр никакие темы не интересовали, убежал.

Когда дети ушли, заговорили о политике. За все это время Андрей не проронил ни слова.

— Крис, Габриэла, — сказал Пауль, — все мы чувствуем с трудом скрываемую ярость моего шу­рина капитана Андровского. Хорошо еще, что ему не удалось испортить впечатление от кулинарных шедевров моей жены. Прошу прощения за его не­воспитанность.

— Вы совершенно правы, доктор Бронский, — поспешно сказала Габриэла. — Андрей, ты себя ужасно ведешь.

— Я обещал сестре не затевать споров и, как мне это ни трудно, держу слово, — проговорил Андрей негромко, но таким тоном, что ясно бы­ло, что у него внутри все кипит.

— По-моему, уж лучше поспорить и выложить все начистоту, чем дуться, как Стефан, и всем портить настроение, — парировал Пауль.

— Пауль, ты же мне обещал, не дразни его, — попросила Дебора.

— Пусть капитан выскажется, иначе он взорвет­ся.

— Пауль, ты же утром уезжаешь, не нужно се­годня спорить, — взмолилась Дебора.

— Почему же, дорогая, разве ты не хочешь, чтобы я запомнил свой дом таким, каким он был всегда?

—Я, конечно, человек слова, — начал Андрей, — но не могу удержаться, чтобы не сказать, что и я помню свой дом таким, каким он был всегда. А тут в канун субботы я сижу за столом у сест­ры — и ни свечей, ни благословений.

— И это все, что вас смущает, шурин?

— Да. Это же суббота.

— Вот уже год, как мы перестали обращать ли­цо к востоку, Андрей.

— Я знал, что этим кончится, но не думал, что вам удастся ее уломать так скоро. Помню как мы жили в трущобах на Ставках — Господи, в какой нищете! Но мы были евреями. И когда пос­ле маминой смерти мы переехали в более прилич­ный район, на Слискую, моя сестра была хозяй­кой еврейского дома.

— Андрей, сейчас же перестань, — не выдержа­ла Дебора.

Крис и Габриэла вдруг оказались в эпицентре семейного раздора. Они растерянно смотрели друг на друга, когда Андрей вскочил, швырнув на пол салфетку.

— Начал доктор Бронский, а не я. Дебора, я разговаривал со Стефаном. Он даже не знает, что он еврей. Что же будет, когда ему испол­нится тринадцать лет? Твоему единственному сы­ну не устроят бар-мицву[10]? Счастье, что мама с папой не дожили до этого дня.

Пауль был явно доволен тем, что ему удалось ”расколоть” Андрея.

— Мы с Деборой женаты шестнадцать лет. Не по­ра ли вам понять, что мы хотим жить своей жиз­нью, без ваших советов?

— Послушайте, Пауль, вот я, Андрей Андровский, — единственный офицер-еврей в уланском полку, но каждый знает, кто я.

— А я доктор Бронский, и тоже всем известно, кто я. Минуточку, Андрей. Я ознакомился с идея­ми сионизма. Этот путь спасения не для меня. Ничего он не говорит моему сердцу.

— А ваша фамилия тоже ничего не говорит ва­шему сердцу? Самуил Гольдфарб. Сын лотошника с Парисовской площади.

— Вы правы, Андрей. Парисовская площадь тоже ничего не говорит моему сердцу. Ни ее нищета, ни ее вонь, ни слезы и причитания, ни ожидания Мессии. Польские евреи сами виноваты в своих невзгодах, а я хочу жить в своей стране равно­правным гражданином, а не врагом или чужезем­цем.

— И это оправдывает ваше участие в Совете Союза студентов вместе с фашистскими выкормы­шами, которые бросают камни в окна еврейских книготорговцев?

— Я не одобряю их действия.

— Но и не стараетесь их пресечь. И знаете по­чему? Так и быть, я вам скажу. По трусости.

— Как ты смеешь?! — возмутилась Дебора.

— Трус вы, Андрей, а не я, потому что у меня хватает смелости сказать, что для меня еврей­ство — пустой звук и я к нему не имею отноше­ния. А вы в погоне за призрачным спасением ходите на ваши сионистские собрания, не веря в эту болтовню.

Слова обрушивались на Андрея, как удары. Па­уль бил по самому чувствительному месту. Анд­рей побледнел и задрожал, а остальные, не смея дышать, ждали взрыва. Но Андрей ответил нарочито проникновенным тоном:

— Вы просто болван, Пауль. Еврейство — не вопрос выбора. В один прекрасный день, кото­рый, боюсь, не за горами, оно свалится на вас и раздавит вместе со всей вашей софистикой. Ох, и тяжелое будет у вас пробуждение! Потому что вы еврей — хотите вы того или нет.

— Довольно! — закричала Дебора. — В моем до­ме не смей устраивать такие сцены, если хочешь здесь бывать и видеть Стефана и Рахель. Пауль —   мой муж, так что изволь его уважать.

— Мне действительно следует научиться дер­жать себя в руках, — тихо сказал Андрей, опус­тив голову. — Устроил сцену в присутствии гос­тей, да и чего мне, в самом деле, беспокоить­ся, раз ты счастлива...

— Я счастлива, — отрезала Дебора.

— Да, только по глазам этого что-то не видно, —   Андрей быстро пошел к дверям.

— Куда ты? — прошептала его сестра.

— Пойду напьюсь. Буду пить за здоровье док­тора Пауля Бронского — короля вероотступников.

Дебора хотела побежать за Андреем, но Габри­эла ее остановила:

— Пусть идет. Он взвинчен из-за положения на границе. Вы же знаете Андрея, он завтра вер­нется просить прощения. Пусть идет.

Стук парадной двери прогремел, как пушечный выстрел.

— Крис, последите за ним, пожалуйста, — по­просила Габриэла.