Милая, 18

Нам не удалось найти безопасный путь для Кристофера де Монти, а рисковать тем, что его схватят, мы не можем. Его бесит то, что он должен оставаться в бункере с женщинами и детьми во время тревоги, когда бойцы поднимаются на крыши. Шимон уверяет его, что гораздо труднее оставаться внизу, чем подниматься наверх. Шимон чуть не умирает от напряжения во время тревог.

Настроение по-прежнему бодрое, но я считаю, что и неделю мы продержаться не сможем: достаточно посмотреть, сколько сил немцы стянули в район Праги.

Александр Брандель

Оберфюрер Функ обвел взором офицеров бригады ”Мертвая голова”. Свастики, черепа, кости крест-накрест — все как положено. С указкой в руке он обстоятельно объяснил расположение войск во время операции.

— Есть вопросы?

Нет, разумеется.

— Тогда я зачитаю вам послание рейхсфюрера Генриха Гиммлера.

Слушающие подались вперед.

”В нашей истории это самая славная страница из всех, которые были и которые будут. У нас есть моральное право, моральный долг перед нашим народом — уничтожить недочеловеков, которые хотят уничтожить нас. Только выполнив этот долг, мы займем подобающее нам место господ человеческой расы”. — Альфред Функ перевел дыхание: текст послания привел его в трепет. Затем он аккуратно сложил документ и спрятал его в нагрудный карман. — Штурмбанфюрер Зигхольд Штутце, — скомандовал он, — шаг вперед!

Австриец подошел к генералу, стараясь как можно меньше хромать, и громко щелкнул каблуками.

— Вашему ”Рейнхардскому корпусу” выпала великая честь повести за собой бригаду ”Мертвая голова” и начать ликвидацию гетто. По случаю такого великого события, как уничтожение самого большого в Европе скопления евреев, я рад вам сообщить, что вы производитесь из штурмбанфюрера в оберштурмбанфюрера!

Штутце сделалось нехорошо. Даже за звание оберштурмбанфюрера он не хотел входить в гетто первым и уже давно обдумывал, как бы устроить себе перевод в один из лагерей смерти. Он снова щелкнул каблуками, поклонился Функу и, вытянувшись по стойке смирно, выпалил: ”Рад стараться!”

— Хайль Гитлер! — выкрикнул Функ.

Все повскакали с мест, и стены дрогнули от ответного ”Хайль Гитлер!”

Преисполнившись величием момента, несколько офицеров вдохновенно затянули ”Хорста Весселя”.

* * *

— Алло, Иерусалим. Говорит Толстой из Беер-Шевы.

— Атлас из Иерусалима слушает. Что у тебя, Толстой?

— В нашем секторе отключили воду и электричество.

— Такое же сообщение мы получили из Хайфы. Ждем ангела из Ханаанской земли с полным отчетом. Пусть ваши ангелы передадут сигнал воздушной тревоги.

— Шалом и… гут йонтеф[71].

— И вам того же.

Шимон повесил трубку. Странно, подумал он, Родель — коммунист и отъявленный безбожник — пожелал ему доброго праздника по случаю праздника Песах[72].

— У Роделя тоже отключили воду и свет, — обернулся он к Андрею, Толеку и Алексу. — Он нас поздравил с праздником Песах… Толек, посылай связных объявлять воздушную тревогу.

Настроение стало подавленным. В последнюю минуту решили принять еще сорок детей, а это уже был предел вместимости бункера. Воздуха едва хватало даже на двести пятьдесят человек, а теперь и вовсе нечем было дышать. В отсеках не повернуться. Коридоры забиты почти голыми людьми, они обливаются потом, хватают воздух открытыми ртами, свечи едва горят из-за нехватки кислорода.

— Песах, — горько усмехнулся Андрей, — праздник освобождения. Злая шутка.

— Где Моисей, чтобы провести нас через Красное море, а фараоновы полчища потопить? — горько спросил Шимон. — А из огненных столпов горят лишь те, на которых нас сожгут.

— Ладно, — сказал Андрей, — седер устраивать все равно надо.

— Лучшего времени для укрепления веры, чем сегодня вечером, и быть не может, — подтвердил Александр Брандель.

— Вы, евреи, меня изумляете, — признался Крис. — В аду, на пороге гибели, вы продолжаете благодарить за освобождение!

— А разве человек не сильнее стремится к свободе, когда он ее лишен? И разве не сегодня тот вечер, когда у человека обновляется вера? — ответил Брандель.

— Полно тебе, Алекс, — Крис начал его поддразнивать. — Чья вера? У тебя, Андрея, Шимона, да и у всех почти здесь она всегда была. А теперь и Родель-коммунист вас поздравляет. Интересно, к какому течению иудаизма он принадлежит?

— В чем-то ты прав, Крис. И, конечно, очень странно, что мы, жившие не как евреи, умереть хотим, как евреи.

— Как бы то ни было, — сказал Шимон, — мы знаем одно: седер должен быть.

Пасхальный вечер. Седер. Чтение аггады — сказаний, древних, как сама история. Освобождение из египетского рабства.