Милая, 18

— Идиоты, которые пойдут по большим каналам, окажут немцам большую услугу. Эти боковые ответвления — ваш единственный шанс.

— Висла поднялась, а по маленьким трубам нам нужно пробираться на четвереньках, мы же утонем.

— Вы выберетесь, Толек, ты выведешь их, — похлопал его Андрей по плечу. — Как там у тебя дела с сионизмом в действии, а?

— Я постараюсь.

Андрей пошел в главный отсек. Собрав с полдесятка ружей и пистолетов, которые нечем было заряжать, он навесил их себе на плечо и на ремень.

— Значит, вы выходите в канализационную систему в четыре утра, — сказал он. — Толек и Вольф поведут вас другой дорогой. Счастливого пути и… В будущем году — в Иерусалиме[78]!

Вольф, Крис и Рахель преградили Андрею путь к лестнице, по которой можно было выбраться на Францисканскую.

— Дядя Андрей, — бросилась к нему на шею Рахель и зарыдала.

— Это хорошо, что даже в таком месте у нас еще остались слезы, жалость друг к другу, боль в сердце, — проговорил Андрей. — Хорошо, что мы не утратили человеческий облик. Ты выйдешь отсюда, Рахель.

— До свидания, дядя Андрей.

Наверху Андрей туго обмотал ноги тряпками и стал пробираться по руинам, играя в прятки с перекрестными лучами прожекторов, падая плашмя при звуке летящей бомбы. Уже почти нечего было сжигать и разрушать, и все-таки позади него еще обрушилась какая-то стена и осколки пролетели у него над головой. Его оглушило, но он поднялся, снова упал и снова поднялся…

За час он добрался до Милой, 18.

Немцы уже ушли. Как обычно, перед уходом они напустили в бункер газ. Возвращались они, как правило, дня через два-три и, прежде чем спуститься в бункер, посылали туда собак. Андрей пробрался вниз через разрушенный дом номер 18 на Милой. Газ уже почти улетучился.

Андрей очутился в узком проходе, куда выходили маленькие отсеки. Посветил фонариком. Кругом трупы. Он пробрался в командирский отсек. Пусто. В другом отсеке на койке лежал мертвый рабби Соломон, сжимая восковыми руками Тору. Перешагивая через трупы, Андрей вышел в большой коридор. Трупы бойцов, трупы детей… трупы… трупы… до самой дыры в кирпичной стене.

Отсек ”Хелмно”. Здесь был склад оружия и боеприпасов. Теперь он весь забит обуглившимися неузнаваемыми телами.

Отсек ”Майданек”.

— Шимон! Дебора! Алекс! — его одинокий голос канул в черную тишину.

Кругом только трупы. Одни трупы.

Он увидел тело Шимона, своего командира. И Бранделя, прижавшего к груди мертвого Моисея. И у дырки в стене, где были вынуты кирпичи, он увидел свою сестру. Она еще дышала.

— Дебора!… ты жива…

— Нет, нет… не смотри на меня… я ослепла…

Он на руках отнес ее в другой угол, качая, как ребенка, целуя ее щеки. Она кашляла, задыхалась и корчилась от боли.

— На Милой… есть еще живые дети, — хрипела она.

— Ш-ш-ш, не надо, не говори…

— Крис… Рахель… Вольф…

— Да, дорогая, да, они спаслись, все в порядке…

Она издала вздох облегчения и тут же снова застонала.

— Андрей… Дети мучаются… Убей их, Андрей…

— Дебора… Сестричка…

— Так хорошо, что ты меня держишь… Таблетку… Дай мне таблетку…

Андрей вытащил из нагрудного кармана таблетку цианистого калия и вложил в запекшийся рот сестры.

Глава двадцать вторая

Габриэла вытянулась на постели. Сердце колотилось после страшного сна. Ей снилось, что Андрей летает над пылающими развалинами гетто. Она повернулась на бок и посмотрела на часы со светящимся циферблатом. Без четверти четыре.

Она машинально включила радио, как всегда, когда не спала. Может, сегодня из гетто будет какой-нибудь сигнал. Уже двадцать шесть дней оттуда ни звука — с тех пор, как они забрали четырех детей из канализационного люка и передали их отцу Корнелию. Двадцать шесть дней молчания.

Она накинула халат и вышла на балкон. Было тепло, совсем как летом, хотя еще стояла весна. Луна освещала гетто. С пятого этажа его хорошо было видно. Она смотрела туда очень долго. Очень. Как и все эти дни напролет. Она потому и сняла эту новую квартиру, что из нее хорошо видно гетто.

Артиллерийский огонь прекратился. Уже почти нечего обстреливать. На руинах лежали лунные блики.

Послышался слабый звук — может, радио?

Она побежала в комнату. Сигналы затихали, терялись в посторонних шумах, потом снова появлялись. Исчезли. Она села, затаив дыхание. Ну, ну же… Ничего.

И вдруг из гетто, разорвав тишину, донеслась стрельба. Она снова выбежала на балкон, но ничего не увидела. Стрельба усилилась.

Габриэла закрыла балкон, задернула светомаскировочный занавес и зажгла лампу возле телефона. Подождала немного, не появится ли снова сигнал из гетто, закурила сигарету, сделала несколько затяжек и решительно набрала номер.

На другом конце раздался заспанный голос.

— Камек, говорит Алина, — сказала Габриэла.

— Слушаю.

— Вы тоже слышали?

— Да, но не понял, что это значит.

— Я тоже не поняла, — сказала Габриэла. — Что мы должны делать?

— Ничего сделать нельзя, пока затемнение. Приходите ко мне, как только рассветет.

* * *