Милая

Двадцать шестого января, ровно за неделю до того, как Уилл должен был вернуться домой, умер Джексон. В то утро я повела его на прогулку в парк. Я бросала ему мячик, и он бегал за ним, как щенок. Мы вздремнули, лежа на одеяле на лужайке над детской площадкой. Он казался таким счастливым и довольным. Когда мы вернулись домой, он лег и свернулся в клубок на своей подстилке, а я стала принимать душ. Выйдя из ванной, я бросила взгляд в дверной проем своей спальни и заметила, что он лежит в другой позе. Мордой к стене, что было странно, и очень спокойно. Слишком спокойно.

Я поняла, что он умер, еще до того как подошла ближе.

– Нет, нет, нет! Только не это! – Я выбежала из квартиры в одном халате. Меня насквозь продуло морозным воздухом, я кричала во весь голос. В истерике влетела в дверь кафе. Марта и Дженни бросились ко мне.

– Джексон, – рыдая, прошептала я.

Обняв меня, Марта повернулась к Пэдди и Джо. – Ребята, вы можете постоять за стойкой?

Встав с места, они гордо отдали честь Марте и рванули за стойку, словно это была самая важная работа, которую им когда-либо приходилось выполнять.

– Спасибо вам, – пробормотала я едва слышно, но они поняли.

– Не за что, любимая, – сказал Джо сочувственно, точно так же, как говорил мой отец. Мое сердце снова пронзила острая боль. Я вздрогнула. Дженни погладила меня по спине и поспешила вывести за дверь.

Как только мы оказались на улице, она позвонила Тайлеру и попросила его немедленно приехать. Когда мы втроем поднялись на лестничную площадку у двери моей квартиры, я повернулась к ним. Учащенно дыша, я попыталась подобрать слова.

– Я не могу… пойти… туда. – Мы дружно шлепнулись на верхнюю ступеньку, при этом обе они крепко держали меня, пока мы ждали Тайлера. Я тихо плакала, уткнув лицо в ладони, пока не услышала, как он подошел. Согнувшись, он наклонился к моему уху и прошептал:

– Мне так жаль, Миа.

– Я знаю, – хрипло пробормотала я. – Спасибо за помощь. – Поцеловав меня в висок, он пошел в мою квартиру.

Он вынес оттуда Джексона, завернутого в одеяло. Я встала и положила на него ладонь. Рыдая, я прощалась со своей любимой собакой.

– Прости, приятель. Я люблю тебя, ты – лучший – действительно был лучшим. Он даже ни разу не пожаловался, умирая, он просто свернулся клубком на своей маленькой подстилке и уснул. Лучший друг человека. У меня он был.

Когда мы вошли в квартиру, Дженни обняла меня.

– Тайлер обо всем позаботится, у него есть друг, который работает в ветеринарной клинике.

– Что они с ним сделают? – спросила я, искоса глядя на нее. В Анн-Арборе мы сжигали трупы собак на заднем дворе. В Нью-Йорке это было невозможно.

– Они кремируют его и принесут тебе урну с прахом, но не нужно сейчас беспокоиться об этом. Хочешь, я позвоню Уиллу?

– Нет, – угрюмо ответила я. – Я позвоню ему позже. – Я знала, что Уилл тоже расстроится, и хотела избавить его от этого, пока он далеко. У меня не было никакого желания звонить ему.

Посмотрев на Марту и Дженни, я со слезами на глазах поблагодарила их. – Вы можете идти. Со мной все в порядке. Я просто хочу побыть одна.

– Не смеши. Мы не оставим тебя одну, – сказала Дженни.

– Нет, правда, я серьезно. Я просто хочу поплакать в одиночестве. Пожалуйста… – Они переглянулись, а потом посмотрели на меня.

– Пожалуйста, – повторила я.

Они стояли не шевелясь, пока Марта не нарушила молчание: – Мы будем рядом, в кафе. – Упав в ее объятия, я зарыдала у нее на плече. – Ох, моя маленькая Миа, бедная девочка. Сначала отец, а теперь Джексон.

Я зарыдала в голос. Когда я наконец обрела возможность говорить, то сказала:

– Я в порядке, мне просто нужно побыть одной. Я люблю вас, девчонки.

После их ухода я разделась и натянула одну из белых маек Уилла. Я с трудом держала себя в руках, находясь в своей комнате, где скончались отец и Джексон, поэтому пошла и свернулась калачиком на кровати Уилла, оплакивая себя, пока не уснула в два часа дня.

Через несколько часов я проснулась, меня окружала темнота, и я чувствовала себя такой же опустевшей, как моя квартира. Было девять часов вечера, и я думала, как я переживу эту ночь. Я тосковала по Уиллу, и мне было еще хуже оттого, что я лежу в его постели, в окружении его вещей.

Я пошла на кухню и открыла бутылку вина, пытаясь заглушить боль. Разумеется, после того как я опустошила бутылку наполовину, боль не утихла. Я словно превратилась в оголенный нерв. Сев за пианино, я снова и снова играла «Wild Horses», то в быстром, то в медленном темпе, а слезы текли ручьем. Только незадолго до полуночи я захлопнула крышку пианино и положила на нее голову. Я плакала навзрыд, не понимая, откуда берутся эти слезы. У меня заболела голова. Я мочила слезами один носовой платок за другим, оплакивая свою собаку, и отца, и Уилла тоже.