Миленький ты мой

Впервые в жизни я думаю о другом человеке больше, чем о себе. Я так хочу поскорее встать на ноги! Я просто мечтаю об этом, мечтаю как о манне небесной! Самостоятельно встать и дойти до туалета. Са-мо-сто-я-тель-но! Не обременяя ее, мою бедную девочку, всеми этими мерзкими причиндалами инвалидской жизни.

Я очень стараюсь! Исправно делаю упражнения, которые мне назначил врач. Мне нелегко, но я держусь. Растираю ладонями икры и бедра, чтобы хоть как-то наладить кровообращение. Сгибаю здоровую ногу — раз-два, — держу мышцы в тонусе.

И есть сдвиги в лучшую сторону: я уже самостоятельно сажусь и ем сидя. Не лежа, а сидя! Я и не представляла, как противно есть лежа! Суп проливался на ночную рубашку и пододеяльник, хотя Лида и прикрывала меня клеенкой.

Суп тек по шее и стекал на грудь. Я тихонько промокала салфеткой — чтобы не расстраивать Лиду.

А она все равно замечала.

— Лидия Николаевна! — вздыхала она. — Снимаем сорочку и надеваем свежую. Зачем пахнуть гороховым супом?

Да я бы полежала — ничего такого. Я стала совсем небрезгливой… Вот чудеса!

Вот что делает старость…

Теперь, когда все изменилось, я стараюсь не загружать Лиду — не прошу (как раньше) постричь мне ногти на ногах — понимаю, насколько ей это малоприятно.

А то лишний час полежу не слишком сухой — чтобы ее не беспокоить.

Я научилась думать о людях? Думать о ближнем? Или снова это всего лишь мой страх за себя? Страх, что она оставит меня?

Ладно, что анализировать? Главное — что мы понимаем друг друга. Главное, что… мы — близкие люди!

Или я ошибаюсь?

Нет, думаю, что на этот раз не ошибаюсь. Мы стали откровенны друг с другом. Мы — такие замкнутые и недоверчивые, такие циничные скептики!

Вот, например, она задала мне вопрос:

— А вы любили своего мужа?

И я — впервые! — ответила честно:

— Нет, не любила. Я устраивала свою жизнь. Я страшно боялась нищеты — вот и все.

А Лида все никак не успокаивалась:

— А он вас?

И снова правда:

— Нет. Он всегда любил Лилю, свою первую жену. И я всегда это знала.

Я не рассказала Лиде про ту выставку и кражу Лилиных работ. Почему? Не пришлось или постеснялась? Нет, наверное, расскажу. Позже. А может, и нет. Я еще не решила. Потому что рассказывать о таком стыдно… Ведь я не ушла от него после этого и не обнародовала факт воровства.

А бедная Лиля вскоре умерла, чем очень облегчила его жизнь. Краснопевцеву всегда везло… Теперь не осталось свидетелей — никого, кроме меня. А я была ему не страшна — он все про меня тогда уже понял.

Правда, интимные отношения у нас на этом закончились. Спать с ним я уже не могла. Впрочем, и раньше-то… эта сторона нашей жизни была для меня довольно мучительна. Но я терпела. Я ведь должна была платить за все, что имела, так? Ведь ничего и никогда не обсуждая, мы с ним заключили негласный пакт — пакт о нашей семейной жизни. А это означало, что там, в этом пакте, были права и обязанности. Вот обязанностями я и пренебрегла. Надо сказать, что он воспринял это спокойно: просто перебрался в кабинет — так просто и без выяснений. И я облегченно выдохнула. А вскоре узнала, что у него появилась любовница. Впервые он не скрывал ее от меня и не прятал. Он спокойно ночевал у нее по субботам и ездил с ней отдыхать. Но на приемы и за границу мы по-прежнему отправлялись вместе. Правда, брали всегда два номера рядом — ему позволялось и это. Но и поездки наши заметно уредились — времена менялись и правила тоже.

Любовница его была молоденькой девочкой — лет двадцати шести. Служила она в Союзе художников делопроизводителем — сметчицей, что ли, — совсем мелкая сошка.

Связь с самим Краснопевцевым ее ошеломила — какой подарок судьбы! Вскоре эта девочка получила квартиру — на Люсиновской, как мне донесли. Разумеется, выбил он, всемогущий Краснопевцев.

И к этому получила еще и должность — замдиректора скульптурного комбината. Не хухры-мухры! Это и деньги, и власть. И подношения. Я хорошо знала эту систему.

Я искренне порадовалась за эту дурочку и зла на нее не держала.

Однажды мне ее показали: небольшого росточка, милое личико, стройные ножки. Ничего особо хорошего и ничего плохого. Она гордо куталась в рыжую кунью шубу и переминалась с ноги на ногу — в туфельках ей было холодно. Она так старательно подражала каким-то западным звездам — шуба, шпильки, непокрытая голова в дикий мороз, — что это выглядело жутко смешным.

Вполне возможно, что в конце концов он и ушел бы к ней, к этой пичуге.

Но обоим не повезло. Вскоре Краснопевцев скончался.

И почетное место вдовы у гроба «великого и всемогущего», естественно, занимала я, его законная жена.

Что потом стало с этой девочкой — я не знаю. Из комбината она ушла — видимо, затравили. Не смогли простить легкого везения и успеха.

Но квартира-то осталась. И роскошная кунья шубейка. И молодость тоже — как ни крути!