Миленький ты мой

Документы и деньги Полины хранились у меня. Почему? Да просто моя глупая Полина все время боялась воров! А в кабинете у Краснопевцева был сейф — огромный «гроб» из стали, где он хранил все самое ценное: деньги, мои драгоценности, что-то еще — я не ведала, ключ был у него.

Помню, Полина тогда замолчала и уставилась на меня. Во взгляде ее читалось не только страшное удивление, но и откровенный ужас: «Вы можете это сделать?»

И Полина осталась. Я победила!

Как всегда, я думала о себе. А что мне еще оставалось? Я и так была раздавлена и несчастна. И еще, совершенно одинока и перепугана.

Я знала своего Краснопевцева! И знала, на что он способен.

А выставка, кстати, прошла на «ура». Краснопевцева — в очередной раз — объявили гением, и его «лирика» была названа «самой трогательной и глубоко лиричной». Краснопевцев не только ваял вождей и героев — с одинаковой силой и талантом он писал о любви и прочих человеческих чувствах.

Гениальный скульптор. Гениальный живописец. Гениальный управленец и гениальный Учитель — вот кем был мой великолепный супруг!

Ну и разве можно от такого уйти?

У нас успехи! Лидия Николаевна уже сама садится и даже свешивает ноги с кровати. У нее улучшился аппетит и в глазах появились проблески жизни. Она попросила купить мороженое и пару-тройку глянцевых журналов — посмотреть «на коллег», как пошутила она.

И еще она попросила купить ей ходунки — теперь они называются «Вокер».

— Будем пытаться ходить! — объявила Лидия Николаевна. — Давайте попробуем, а?

Я, конечно, обрадовалась, но сказала, что вызову ортопеда: «Если позволит, то — да!»

Наверное, необходимо сделать снимок и вот тогда… Ну, если — дай бог!

И еще. Мы уже обходимся без уколов! Иногда, и только на ночь. Прогресс! Пьем только таблетки.

Мне стало казаться — тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! — что мы… сможем из этого вылезти.

А когда человек обретает надежду… Ну все и так понятно!

И еще. У меня тоже очень улучшилось настроение.

Я так счастлива за нее!..

Что изменилось? Она? Ситуация? Наша с ней жизнь?

Или… Я?

Я стесняюсь себя? Вот чудеса! Да нет, наоборот. Я перестала себя… стесняться!

* * *

Бедная моя девочка! Вот уж и выпало ей «счастье»… Ухаживать за недвижимой и чужой старухой. Вот «повезло», ничего не скажешь! А я… я ведь счастлива, старая сволочь! Мне опять повезло! Я не одна! И я под присмотром. Мне снова подают, застилают, меняют, да еще и разговаривают со мной! Я всегда знала, что старость противна. Не обольщалась. А тут… чужая женщина делает то, что другие побрезговали бы даже для ближайшей родни. Лично я — определенно. Но что говорить про меня? Я далеко не образец человеколюбия и терпения!

Иногда я думаю: как я могла отпустить свою Полю? Нет, разумеется, я сделала все. Все, что могла! Но… наверное, я должна была оставить ее здесь, у себя. Здесь, в Москве, под присмотром врачей. Какие там эскулапы в деревне? Фельдшер… да и тот не всегда. Но Полина так рвалась домой! Говорила, что хочет на прощанье побыть рядом с дочкой. Говорила, что хочет умереть в родном доме.

И как я могла это ей запретить? А то, что я испытала явное облегчение после ее отъезда… Да разве это не нормально? Я и сама была уже немолодой. Да разве родственники не испытывают облегченья, когда уходит тяжело больной человек? Никогда не поверю! Нет, конечно, все будут скорбеть. Но после скорбей и слез непременно придет облегченье. Я помню, как я любила свою мамочку. Обожала ее. Как молилась, чтобы она еще пожила. Но как же я уставала… Как оттягивала каждый раз возвращение домой. Как молила Бога, чтобы он дал мне поспать — хотя бы пару часов. Ведь мама кричала даже во сне!

Я закрывала уши подушкой и выла. Слышать это было невыносимо. Разве страдания близких не приносят страдания родственникам? И я помню, как просила небеса, чтобы они поскорее маму забрали. Чтобы избавить ее от мук. Ее, а не меня! Я бы еще продержалась.

После похорон я лежала дней пять. Не могла встать. А слез уже не было. Видно, все давно уже выплакала. А потом поднялась — куда было деться?

Поднялась и пошла на работу. И в тот вечер, в первый вечер без мамы, когда я вернулась домой… я вдруг ощутила такую… непростительную легкость… что мне стало стыдно… Как это возможно? Я ведь так скучала по ней… Каждое воскресенье ходила на кладбище. Сидела там подолгу и разговаривала с мамой. Но… Теперь я высыпалась и не слышала звуков ее мучений. Не слышала стонов и мольбы об избавлении. Мне было интересно: а как у других? Но спросить об этом мне было некого. А когда умерла Евкина мать, спрашивать было бессмысленно — Евка с матерью были врагами. По-моему, она даже на похороны не поехала… А может, я что-то и путаю… Надо, кстати, спросить! Вообще расспросить про ее мать — что там у них было и откуда такая вражда? Если, конечно, я не забуду.

А про папочку нечего и говорить! Ах, если бы я могла отдать ему долг! Если б мне дали эту возможность! Да я бы! Да я бы….

И все-таки с Полей я была неправа. Или права? Но уже ничего не вернешь… Или я не имела права ее останавливать? Иначе бы Бог не послал мне мою Лиду. Я так решила, и мне сразу стало легче.