Миля над землей

– Она все равно не может справиться с этим дерьмом в прессе. Она держалась подальше от этого с Райаном, и тут появился я. – Я качаю головой, вспоминая, почему я все прекратил, почему дал ей уйти. – Она не заслуживает той ненависти, которую получает, будучи связанной со мной.

Мэддисон закатывает глаза.

– Почему бы тебе не позволить ей самой решать, с чем она может справиться, а с чем нет?

Я прищуриваюсь, ощущая, как спадает тяжелое напряжение.

– Ты проводишь слишком много времени со своей женой, становишься мудрее и все такое прочее.

– Я кое-чему научился за эти годы, – смеется он.

– Скажи что-нибудь связанное с хоккеем на случай, если кто-нибудь увидит, как ты выходишь из моей комнаты, чтобы мы могли сказать, что мы не просто рыдали и пили виски.

– Это даст им несколько заголовков, да? – Мэддисон встает с дивана. – Возьмем себя в руки и победим в четверг. А потом поедем домой и выиграем серию из пяти матчей в Чикаго. А потом выиграем чертов Кубок Стэнли.

Я встаю рядом с ним, вкладываю свою руку в его, закидываю другую ему за спину и стучу кулаком в плечо.

– Договорились.

– Зи, ты самый лучший парень и заслуживаешь самого лучшего, но ты должен принимать это лучшее, когда оно приходит в твою жизнь.

Я киваю головой, соглашаясь, но все еще пытаясь убедить себя.

– Я люблю Эдди, но, черт возьми, уволь его и назначь мне гонорар! – негромко смеется Мэддисон в коридоре, направляясь обратно в свою комнату.

Впервые за несколько дней я смеюсь. Я улыбаюсь. В голове у меня прояснилось.

Но когда я ложусь в постель, окруженный тьмой, я подтягиваю к себе пару подушек, нуждаясь в том, чтобы обнять кого-нибудь, и продолжаю грустить. Это что-то, но это не она, и моя мышечная память каждую ночь скучает по ощущению ее в моих объятиях.

Тревога пробегает по каждому нерву в моем теле, проникает в кончик каждого пальца, не подпуская отдыха. В легких не хватает воздуха, а когда я пытаюсь сглотнуть, у меня перехватывает горло от обрушившегося на меня осознания.

Что делать, если наконец понимаешь, что тебе нужна любовь, но у тебя ее нет?

45. Стиви

Папин рейс вылетел пару часов назад, и я уже по нему скучаю. Но после нескольких дней вдали от Чикаго и Зандерса, хотя я и знаю, что он находится в одном со мной городе, туман в моей голове начал рассеиваться. Здравомыслие начало брать верх, и на данный момент единственное, что заставляет меня двигаться вперед, – это всепоглощающая решимость научиться в первую очередь думать о себе.

Пусть Зандерс так и не выбрал меня, но с этого момента я сама себя выбираю.

Поскольку вариант счастья, о котором я мечтала, тот, в котором Зандерс снова будет в моей жизни, исключен, я собираюсь выбрать следующий, самый лучший вариант. И это – жизнь вдали от него, в которой я смогу выходить из своей квартиры и не видеть его. В которой я смогу пойти в парк для выгула собак и не задаваться вопросом, не замечу ли я Рози. В которой я смогу работать в самолете без того, чтобы он был одним из моих пассажиров.

Возможно, это не самая счастливая для меня жизнь, но она будет достаточно счастливой, и непреодолимая потребность почувствовать хоть искру радости – единственное, что движет моими решениями.

Когда подходят к концу последние секунды четвертой игры в Сиэтле, я хочу поболеть за команду вместе с Инди в самолете, но, хотя я действительно рада за Зандерса, мое измученное тело не позволяет мне отпраздновать победу. Есть в этом и эгоистичная нотка: часть меня ненавидит то, что я не буду участвовать в финале, если и когда они в него выйдут в этой серии.

Хотя пока это никому не известно.

С той секунды, как я сегодня вечером поднялась на борт самолета, я осознала все это, понимая, что нахожусь на борту в последний раз.

Кормовой камбуз, где я познакомилась с одной из своих самых близких подруг, наполняет меня воспоминаниями о том, как мы с Инди слишком весело проводили время в этом сезоне, пялясь на полуголых хоккеистов и получая за это деньги.

Место Рио, где, проходя мимо его ревущего бумбокса, я пару раз думала, что он глухой.

Чертов холодильник, доверху набитый напитками, включая газированную воду, которую Зандерс отказывался брать сам.

Ряд у аварийного выхода, где я впервые его увидела.

Рейс, в котором он, не давая мне уйти, разделся передо мной, против чего я ничуть не возражала, хотя в то время протестовала.

Все полеты, в которых он и Мэддисон заставляли меня смеяться, пока я пыталась провести инструктаж по безопасности.

И кульминация всех этих воспоминаний – именно здесь я в него влюбилась, и ради собственного здравомыслия мне нужно уехать и постараться обо всем забыть.

В иллюминаторы светят фары подъезжающих к самолету командных автобусов, заставляя мое сердце биться так быстро, что мне кажется, по всему моему телу разносится барабанная дробь. Но это – ничто по сравнению с реакцией моего тела на то, что Зандерс первым поднялся на борт самолета.