Миля над землей

Эдди глубоко и покорно вздыхает.

– Как думаешь, раз уж вы останетесь вдвоем на эти праздники, может, спросишь его о том, что произошло в те последние годы учебы в старших классах?

Быстро замотав головой, я говорю ему «нет».

– Мне уже все равно. Я дистанцировался от той ситуации, и я люблю себя настолько, что мне не нужна его любовь или чья-либо еще, если уж на то пошло.

– Зи, – Эдди откидывает голову на серый подголовник кресла, – ради всего святого, пожалуйста, скажи мне, что после восьми лет нашей совместной работы ты понимаешь, что это не так.

В безупречном кабинете психолога, который вот уже много лет является моим убежищем, воцаряется тишина.

– Ты не считаешь, что достоин любви? – Эдди сдвигает очки без оправы на переносицу, закидывает ногу на ногу и складывает руки вместе. Если бы вы открыли свой словарь на слове «психотерапевт», я почти уверен, что вы увидели бы фотографию Эдди в его чертовом вязаном жилете.

Я ожидаемо уклоняюсь от его вопроса.

– Ты не считаешь, что тебя любят? – перефразирует он.

– Я думаю, что несколько человек меня любят. Мэддисон, Логан, моя сестра. Но я не знаю, полюбил бы меня кто-нибудь еще, если бы увидел меня настоящего.

– А какой ты настоящий?

И снова Эдди знает ответ.

Закатывая глаза, я напоминаю ему:

– Тот, кто заботится о своих лучших друзьях. Тот, кто силен морально, потому что усердно работал ради этого. Тот, кто ввязывается в драки на льду только потому, что защищает своих ребят. Тот, кто на самом деле проводит больше времени в роли дяди, чем со всеми женщинами, с которыми, как думают, он встречается.

Эдди продолжает кивать, все время делая пометки в своем блокноте, точно так же, как он делал это последние восемь лет.

– Тот, кто боится потерять образ, который ему рисуют, потому что люди любят этого парня. Я не знаю, полюбят ли они настоящего парня, и я не знаю, хочу ли я это узнать.

– Ты всегда был моим самым честным клиентом, Зи, но ты лжешь всему миру о том, какой ты на самом деле. Для того, кто никогда не лжет, это чересчур.

– Эдди. – Я смеюсь от неловкости. – Сегодня утро среды. Для утра среды что-то становится тяжеловато.

– Это чертова терапия. А чего ты ожидал?

Конечно, он не позволит мне отшутиться. Он слишком хорошо меня знает.

– Ты хочешь, чтобы тебя любили?

Черт. Сегодня он задает сплошь трудные вопросы. Я для этого выпил недостаточно кофеина. Черт, для этого и виски было бы недостаточно.

– Я думаю, что давным-давно исключил для себя этот вариант.

– Зи, тебе двадцать восемь. Тебе может быть восемьдесят восемь, и все равно ты можешь захотеть изменить свою жизнь. Ты хочешь, чтобы тебя любили?

Тишина.

– Ты хочешь, чтобы тебя любили?

Тихий офис наполняют уличные шумы, а я молчу.

– Зи, ты хочешь, чтобы тебя любили?

– Черт возьми, да!

Откинув голову на спинку дивана, я закрываю глаза и провожу ладонями по подбородку.

Эдди не типичный психотерапевт, по крайней мере, для меня. На данном этапе наших отношений он что-то вроде тренера по жизни, и это чертовски раздражает.

Но правда заключается в том, что я действительно хочу, чтобы меня любили, и признаться в этом страшно. Когда тебя никто не любит, гораздо легче сказать, что ты и не хочешь, чтобы тебя любили.

– Ты хочешь, чтобы тебя любили за то, каков ты есть, или за то, кем тебя считают люди?

– За то, каков я есть.

– Тогда почему ты не даешь людям узнать, каков ты?

– Потому что я боюсь.

Вот оно. Корень всей проблемы. Я чертовски боюсь, что мои поклонники или кто-либо еще увидят меня настоящего. Маска, которую я носил последние семь лет в лиге, выписывала для меня огромные чеки. Я боюсь ее потерять. Боюсь потерять свой контракт. Боюсь, что от меня отвернутся команда и город, где живут мои лучшие друзья.

Мои родители не любили меня настоящего настолько, чтобы остаться рядом. Почему я должен ожидать этого от кого-то другого?

– Быть уязвимым и искренним – это страшно, чувак. Это ужасает. Но люди, которые важны для тебя, те, кому ты показал свое истинное «я», любят тебя безоговорочно. Почему бы не позволить другим тоже любить тебя безоговорочно? По крайней мере, дай им шанс.

Черт, у меня сжимается в груди. И это не «паническая атака», а «это обрушилось на меня, как тонна кирпичей» и «я знаю, что он прав».

– Ты прав.

– Боже, как приятно слышать. – На лице Эдди довольная улыбка. Самодовольный ублюдок. – Как насчет того, чтобы на этой неделе поработать над тем, чтобы стать самим собой, настоящим, уязвимым, с кем-то, кто знает только версию ЭЗа в СМИ, а не настоящего Зи? Может быть, с твоим отцом?

– Только не с отцом.

– Хорошо. – Эдди поднимает руки в знак капитуляции. – Но с кем-то. С кем-то, кто считает, что знает тебя настоящего, но не имеет ни малейшего понятия. Покажи им, кто ты на самом деле.

– А если я настоящий им не понравлюсь?

Эдди на мгновение задумывается.

– Тогда я удвою свое пожертвование в фонд «Активных умов» и буду проводить четыре сеанса в неделю для твоих детей вместо двух, которые я планировал.

– Договорились, – говорю я быстрее, чем он успевает взять свои слова обратно.