Милицейская сага

Светало. Тихо задребезжал будильник.

– Не зажигай свет, – пробормотала Марюська. – У меня еще соньки в глазах. Включи лучше какой-нибудь просыпательный мультик.

«Мультик!» – нашаривая пульт, хмыкнул Мороз. Комната тускло осветилась. Марюська лежала, блаженно-расслабленная, с зажмуренными от света глазами. – О! Похоже, проспали, – намекающе произнес он.

– Тогда я первая в ванную! Чур, не подглядывать! – подхватив разбросанную одежду, Марюська выскользнула из комнаты. А еще через минуту сквозь шум душа послышалось мурлыканье – она что-то напевала.

«Еще и певунья. Такая вот тростиночка-хрустиночка. Едва пеленки на прокладки сменила, а в постель к мужику прыгнуть – как улицу на красный свет перебежать. Озорное поколеньице».

На самом деле в масштабах поколения – это он хватил. Перебывали здесь всякие поколения. И никаких комплексов по поводу женской раскованности прежде он не испытывал. Раздражала почему-то Марюська. И даже нет, не она сама по себе. В конце концов девочки для того и растут. Но – почему-то уязвляло, что она так легко уступила ему. – Глубокоуважаемый сэр! Вас ждут к завтраку! – услышал он.

Через пять минут, затянув ненавистный галстук, Мороз заглянул на кухню, где Марюська, в морозовском переднике поверх миниюбочки, свежая и оживленная, нарезала бутерброды. На плите, ворочаясь в кипятке, фырчали яйца – будто мужики в парилке.

Беззаботность ее, в которой легко угадывалась привычка хозяйничать в чужих кухнях, привела его почему-то в тихую ярость. И хоть все это было глупее некуда, в нем нарастало неконтролируемое желание позлить эту сладкоголосую певунью, вывести из себя.

– Ты извини меня за сегодняшнюю ночь, – прислонившись к косяку, произнес он. – По-дурацки как-то все получилось.

– Садись ешь. Кофе остынет.

– Как-то так, между делом. Извини уж.

– Бог простит.

– Так ты не сердишься?

– Не занудствуй, – она нахмурилась.

– Знаешь, я вчера все выбирал меж вами. А теперь так думаю, что не очень и прогадал: в общем-то ты не хуже своей подружки. Правда, там еще грива. – Заткнись, наконец.

– Но ты тоже, знаешь, хороша. Призналась бы честно, что менструация. Я бы, пьяный-пьяный, а отстал. А теперь и тебе, наверное, неприятно. И – простыня в крови.

– Что?! Простыня? – она отшвырнула нож, вылетела в прихожую, принялась натягивать сапоги. Но дрожащие от ярости руки не справлялись. Тогда, подхватив их, сорвала с вешалки пальто, сумку.

– Марина, я что-то не то…

– Отмоешь… Скотина! – с шумом выскочила на лестничную клетку и прямо в колготках побежала вниз.

«Бабы какие-то ошпаренные пошли». Все-таки было что-то неестественное в ее оживлении. Что-то не стыковалось. Не отошедший еще от ночного коньяка Мороз присел на кровать, механически провел рукой по простыне.

И – вдруг понял: это не была менструация. Он оказался её первым.