Милицейские были

— Да не грабил он! Только что звонил Еременко из Полесья, арестовали они воров и баян изъяли.

— Вот как! Тогда совсем другой оборот дела. Надо немедленно освободить сына Андреевны, — сказал Циба.

— Вы это и сделайте завтра же. Доложите прокурору и председателю областного суда, попросите немедленно парня освободить. Но этого мало. У нас имеются и другие сигналы о том, что сотрудники нередко теряют голову, преждевременно возбуждают уголовные дела, проявляют небрежность в сборе доказательств вины, а это знаешь, к чему может привести?

— Нехорошо, конечно.

— Если бы только нехорошо. Помнишь, у Дзержинского есть примерно такие слова: ведя борьбу с преступниками, думай, чтобы самому не превратиться в преступника. Сильно, правда?

— Ясней некуда.

— Так вот, пока подобные ошибки не получили распространения, надо решительно ударить по ошибкам. Я сегодня доложу начальнику управления, создадим комиссию от всех отделов, в ОБХСС тоже есть такие вывихи, и напишем письмо всем сотрудникам.

* * *

В маленькой подвальной комнате, чем-то похожей на склеп, собрались трое. За шатким столиком сидел прокурор. Неуклюже и смешно выглядела его сгорбившаяся фигура, острые колени выпирали. Рука поддерживала столик снизу, словно опасаясь, как бы он не рухнул. Длинные волосы, редкими прядями начесанные на лысину, не скрывали ее желтизны. На лице, бледном и усталом, ни тени озабоченности, тревоги. Видно, для прокурора стало давно привычным делом сидеть за этим столиком в этом подвале. Рядом с ним, затянутый ремнями, с пистолетом на боку, стоял начальник тюрьмы. В углу подпирал стенку плечом Цибуля. В комнате никакого оборудования и мебели. Массивные железобетонные блоки, являющиеся фундаментом большого здания, были и стенами комнаты. Серые, пористые, — никогда не касалась их рука штукатура, — они придавали помещению мрачный и неуютный вид. Дальше, в глубине продолговатой комнатки, была дверь. Через приоткрытую щель виднелся цементный пол, обильно смоченный водой, которая стекала к центру комнаты и через ажурную решетку сливалась под пол. Дверь в другую комнату закрылась. «Там кто-то есть. И не один», — подумал Цибуля, вслушиваясь в шорох шагов за дверью.

Много лет приходится Цибуле изобличать закоренелых преступников, которых затем осуждают суды. Но ни разу не присутствовал он при исполнении высшей меры наказания… Ему сообщили, что такой-то изобличенный им бандит расстрелян. Нередко он узнавал об этом из печати. Но как происходит это чисто технически, он не интересовался. Теперь он впервые оказался в комнате, в которой осужденные на смерть бандиты произносят свои последние в жизни слова. Цибулю охватило какое-то неопределенное чувство, в котором смешано было любопытство с волнением и ожиданием чего-то необычного, неприятного и даже, пожалуй, страшного.

Два надзирателя с сержантскими погонами, поддерживая под руки, ввели осужденного (он был в наручниках) и остановились перед прокурором. Много дней провел Цибуля на допросах этого человека. Он остался в его памяти как жестокий, ловкий, насквозь пропитанный ложью. Только бесспорные улики или прямые свидетельские показания как-то на него действовали, и он нехотя, с оговорками, признавал вину, да и то лишь в таких случаях, когда очевидность доказательства была бесспорна. Даже при явных доказательствах он грубо и решительно все отвергал. Его наглость нередко доходила до прямого издевательства над следователем. «Не пойман — не вор, ничего не знаю и никаких показаний давать не буду». Днями и неделями он отказывался говорить. А глаза… Злая искорка никогда не гасла в них. Руки с широкими ладонями всегда наготове — того и гляди схватят тебя за горло. Цибуля на его допросе никогда не отпускал из кабинета конвоиров. А теперь он увидел перед прокурором жалкого рыхляка с потухшим, отрешенным взглядом. Камера-одиночка, в которой он содержался после вынесения смертного приговора до утверждения его высшей инстанцией, окончательно сломила даже этого бездушного и безжалостного убийцу.

— Почему не брит? — спросил прокурор.

— Не захотел. В бане помылся, чистое белье надел, а бриться отказался наотрез! — сказал конвоир.

Прокурор хорошо знал преступника в лицо. Ведя надзор за содержанием арестованных в тюрьме, он не раз с ним встречался, разговаривал. И потому лишь для соблюдения инструкции он еще раз сверял то, что написано на бумаге с государственным гербом: фамилия, имя, отчество, год и место рождения…

— Вы подавали жалобу о помиловании?

— Подавал, — голос сиплый, грудной.

— Я уполномочен сообщить, что ваша, как и вашего брата, просьба о помиловании отклонена, приговор суда будет приведен в исполнение!

Сивильский ничего не ответил, моментально как-то обмяк и повис на руках конвоиров. Цибуля, воспользовавшись минутной тишиной, сделал шаг к осужденному:

— У вас есть что-либо сообщить следователю? Вы не все нам сказали.

Осужденный посмотрел на Цибулю таким пронзительным взглядом, что Цибуля невольно отступил и отвернулся. «И зачем я к нему со своими вопросами за какие-то секунды до смерти?..»

Осужденного увели.