Милкино счастье

– Я не распаковывал их. Оставил в прихожей. Когда ты переедешь, мы сразу наймем тебе горничную. Она займется твоими туалетами.

– Мне горничную? – она рассмеялась – Ну что вы, Анатолий Александрович, я и сама справлюсь.

– Мила, мы знакомы целую вечность, а ты все никак не научишься называть меня на «ты». И никак не приучишься к жизни светской дамы.

– Я постараюсь, – тихо ответила она. Её глаза лучились от неземной любви.

– Представь, что уже через два дня у нас будет с тобой новоселье. Моя девочка заживет в своей собственной квартире.

– А вы? То есть ты? Как часто ты будешь там со мной?

– Очень часто, любимая. Каждый свободный час и каждую минуту.

– Но, у тебя же скоро родится четвертый ребенок.

– Я помню… И пусть он родится. Я очень хотел бы сына.

Ее лицо вновь сделалось грустным.

– А наш ребенок? Смогу ли я когда-нибудь родить?

– Мила, тебе всего семнадцать. Куда ты торопишься?

Он обнял ее.

– У нас будут еще дети…

– Когда? Я хочу тоже родить тебе сына. И я хочу, наконец, стать женщиной в полном смысле этого слова.

Он посмотрел в ее глаза и крепко сжал ей руку.

– Хорошо, я обещаю своей весталке сделать ее женщиной ровно через два дня. Ровно через два дня я дефлорирую тебя в торжественной обстановке, словно жрец приапического культа. Я ворвусь в твое чрево своим приапом, и девственная кровь оросит нам священный алтарь.

Позднее он много раз вспоминал это свое обещание, и сердце сжималось от безвозвратной боли, немыслимой боли и отчаяния. От невозможности что-либо изменить. От невозможности возврата в ту самую точку, когда он пообещал ей это.

«Ну, почему? Почему я не сделал этого тогда же? Тотчас?»

Краевский немного лукавил, придавая особый драматизм несостоявшемуся таинству. Тому таинству, которое так ждала его возлюбленная. Чем, кроме страха, было вызвано небрежение к правильности формы основополагающего плотского инстинкта, он не мог дать ответ. Не тем ли, что его собственный первый опыт был связан не с женщиной? Не тем ли, что естественная связь с супругой не вызывала в нем ничего, кроме чувства долга? Увы, ответы на эти вопросы лежали в области непознанного. Непознанного и безвозвратного.

А ныне, Людмила, вдохновленная его обещанием, смущенно улыбалась, опустив голову. Волна сильного возбуждения скрутила низ живота.

– Ты зря улыбаешься. Тебе не будет никакой пощады. А когда у тебя все заживет, я буду часто входить в обе твои дырочки. Попеременно.

– О, господи…

– Иди сюда. Потрогай его, – он взял ее ладонь и притянул к своему паху. – Он снова стоит, словно кол. Сегодня мы поиграем с тобой еще в одну игру.

– Ты опять меня свяжешь?

– Да-аа-аа.

– Сегодня я буду долго ласкать твою жемчужину. Маленькую и нежную, которая распухнет от моих ласк. Долго…

Он начал целовать ее глубоким поцелуем, сжимая полные груди. Она лишь немного стонала. Последние дни ее тугая и крепкая грудь отчего-то стала болезненной. Когда он целовал яркие соски, она замирала от смеси боли и острого возбуждения.

Каждая их ночь была полна то нежных и невинных ласк, то бурных и страстных соитий, после которых оба слишком долго приходили в чувства. Довольно часто фантазии графа носили такой изощренный характер, что уже утром его терзали муки непрошеной совести. Но Людочка будто не замечала повышения накала страстей. Ее неопытность и неумение осмысливать поступки обожаемого Анатоля, и еще вернее, полное доверие к нему, заставляло принимать все его плотские изыски как должное. Словом, ей не с кем было посоветоваться. И не с кем сравнить. Она лишь слушала свое тело и шла навстречу всем причудам графа. А он ликовал в душе, что, наконец, ему встретилась та женщина, которая не осуждает его за смелые experiences, а готова на них сама, всей душой и телом.

После того случая у китайца Ли, в опиумном притоне, они три дня никуда не выезжали. Анатоль как мог, успокаивал Людмилу. Он не стал обращаться в полицию, рассудив, что они оба чуть не стали жертвами чудовищного недоразумения. Анатоль уже в сотый раз поблагодарил бога за чудесное спасение Людмилы. Он решил, что отныне без крайней необходимости они не станут появляться в общественных местах.

«Все наши выезды еще впереди. Когда мы будем за границей и отойдем от угара последних дней, мы все успеем наверстать».

Краевский исполнил свое обещание. Ближе к полуночи он принес веревку…

– Ложись на спину, – приказал он.

В запястье снова врезалась веревка, один из концов которой он привязал к кроватной спинке, тоже самое он проделал и со второй рукой. Наклонившись к животу, принялся целовать начало лобка. Людмила сжала ноги. Она знала, что это ненадолго, и скоро она сама раздвинет их широко.

– Сегодня я привяжу тебя иначе. Ты будешь раскрыта и беспомощна, словно лягушка на прозекторском столе.

– Анатоль, не пугай меня.

– Не больно-то ты боишься, если вся становишься мокрой, – он провел пальцами по влажной расщелине лобка.