Милкино счастье

Он снова присел рядом. Людочка вздохнула с облегчением. В эти минуты ей казалось, что мука ее вожделения настолько велика, что она быстрее даст себя убить, нежели лишится долгожданной разрядки.

Теперь его руки двигались сильнее. И приспособление ласкающее клитор, обжимало его с двух сторон, подобно маленькому насосу, вбирающему в себя нежную плоть. Наряду с этим новым ощущением появилась сильная вибрация в анусе – пальцы графа шевелили пробку. Все эти чувства слились в единую всесокрушающую лавину жгучего, доселе неведомого и погибельного оргазма. Людмила вскрикнула, поддалась навстречу и… потеряла сознание.

Через несколько минут граф привел ее в чувства. Он дал ей попить воды. Вынул из нее пробку и обтер промежность мягкой тканью.

– Любимый, иногда мне кажется, что я умру… – отрешенно проговорила она.

– Мила, это лишь начало… Мы будем наслаждаться друг другом долгие годы…

– Отвяжи меня. У меня болят руки и ноги. И груди болят…

– Отвяжу чуть позже… Полежи так еще четверть часа. Я поласкаю тебя иначе. Сейчас я познакомлю тебя прищепками и катетером. А после… – он зашептал ей что-то на ухо. Она застонала. – Тогда ты снова кончишь. Сегодня твоя плоть должна познать еще более тонкие и изысканные наслаждения.

В эту ночь он был неумолим и делал то, что обещал. Вторжения его собственной плоти в узкое колечко ануса воспринимались ею, как единственно правильные, возможные и желанные. Она уже не испытывала никаких болезненных ощущений. Ее тело довольно быстро привыкло именно к такой форме плотских наслаждений. Людочка не мыслила уже их близости без этих дерзких проникновений в «задние врата».

– Помнишь, я обещал тебе, что твоя попка привыкнет? Ты испытываешь такие сильные оргазмы, которые неведомы многим искушенным любительницам содомии. А скоро я буду входить в тебя всюду.

Позднее она вспоминала детали этой ночи, но так и не могла вычленить ее отдельные этапы. Он открывал в ее собственном естестве все новые и новые не точки, а целые острова наслаждения. Она не знала, как совладать с тем всесокрушающим стыдом, смятением и волнами безудержной похоти, в которую кидал ее развратный граф Краевский. И вместе с тем она безумно, без остатка, до последней клетки своего тела хотела принадлежать только ему. Он покорил не только ее тело, но и душу.

«Быть в полном подчинении, раствориться в любимом – не в этом ли величайшее наслаждение?»

– Ты сделал меня одержимой, – шептала она.

– Ты была такая всегда… Я лишь помог тебе вспомнить. Много жизней, много воплощений до этого… Мы оба… Мы сплетались в единый кокон чувственного познания. Мы изучали друг друга веками. Мы ждали друг друга, не зная. Мы верили, что где-то мы есть друг у друга. Мы вспоминали, увидев. Мы ликовали, обретя. Я люблю тебя Мила- Люциния!

Нежность и жажда любви стояли возле самого горла.

* * *

Бледное утреннее солнце озарило мужчину и женщину, спящих в объятиях друг друга. Они проснулись не от его скупых осенних лучей. Первой открыла глаза Людмила. Именно ее утренний сон нес в себе какой-то страшный и непредсказуемый финал. Ей снилось, что она катится с зимней горки прямо в раскрытую черным холодом полынью. И как только ноги коснулись ледяной воды, она вздрогнула и проснулась. Вслед за ней проснулся и граф.

Было настежь раскрыто окно. В теплоту спальни проникал холодный утренний воздух. Не смотря на его свежесть, в комнате пахло иначе, чем всегда. Это был далекий, острый и чужой запах, настоянный на старомодных духах и аромате ладана и мирры. Так пахла супруга Анатоля, Руфина Леопольдовна.

Людмила сначала именно почувствовала этот неприятный, полный опасности и немого ужаса запах. И лишь потом она увидела в кресле ту, о чьем существовании стала понемногу забывать.

В сером дорожном платье и теплом плаще, в чепце, украшенном лентами, с огромным животом, в кресле сидела графиня Руфина Леопольдовна Краевская, в девичестве Фон Фейербах и смотрела на двух спящих любовников и весь беспорядок, творившийся в комнате. Острым концом зонта она поддела одну из веревок, валяющихся на полу. От ее внимательного взгляда не ускользнула бутылка вина, пирожные, конфеты. И две раскрытые коробки с чудовищно бесстыдными пробками и перышками. С глазами полными немой брезгливости и отвращения, она рассматривала принадлежности «Ларца удовольствий».

И Людочка и граф уже оба не спали, с ужасом понимая, что любые оправдания будут бессмысленны и неуместны. Они чувствовали себя государственными преступниками, покусившимися на священную реликвию. Застуканными врасплох, на месте. Без всяческих смягчающих обстоятельств. Положение это казалось таким диким, что граф не выдержал напряжения и фыркнул. Фыркнул и коротко, нервно хохотнул.

Потом он медленно встал.

– Почему вы вошли сюда без стука? – холодно спросил он.

Та, кому был адресован этот вопрос, продолжала таращиться на всевозможные предметы для плотских утех. Она никак не могла отвести от них цепкого взгляда. Казалось, она не слышит вопроса мужа. Потом она будто очнулась.