Милкино счастье

Елена делала все быстро и аккуратно, искоса, с трепетом поглядывая на графа. Когда она прибралась в спальне и на этаже, он подозвал ее к себе в кабинет.

– Елена, я знаю, что вы были дружны с Людмилой Петровой. Это так?

– Да…

– Хорошо. Я вот что вам хотел еще раз напомнить: постарайтесь с ней больше не заговаривать в мое отсутствие. Если я еще раз услышу, что вы нарушили свое обещание, я тут же, без выяснения причин, рассчитаю вас. И даже не посмотрю на то, что ваш отец болен, и вы сами нуждаетесь в деньгах. Вы меня поняли?

– Да, Ваше сиятельство.

– Хорошо поняли?

– Да…

– Идите.

Весь вечер Краевский разбирал свои старые письма, жег ненужные бумаги и пил крепкий коньяк. Он с волнением ждал утра. На рассвете он побрился, тщательно привел себя в порядок, расчесал волнистые волосы, надушил бороду и надел новый английский костюм, светло серого оттенка. Выпил чашечку кофе. Затем он сел в кресло и принялся читать книгу. Уж в десятый раз его глаза рассматривали пожелтевшую страницу старого романа, но буквы прыгали перед глазами, а сердце гулко стучало в груди. Он ждал ее…

Когда часы пробили ровно десять, он подошел к высокому окну кабинета. Садовая дорожка за чистым стеклом выглядела безлюдной. Это было самое пустынное место на всей планете. Небо посерело, стал накрапывать дождь.

«Она не придет… Зачем я ее отпустил? Болван! Что теперь? Это смерть. Теперь я умру. Я умру без нее…»

Он метнулся назад и сел в кресло. Снова налил себе коньяку. И медленно подошел к окну. По стеклу побежали капли.

«Я застрелюсь…»

В слюдяном блеске водных струй, где-то на конце Вселенной, прямо из серой паутины дождевых капель, возник розовый, трепещущий шар. Он дрогнул, качнулся. Что это? Это был ее кружевной зонтик. ОНА! Она спешила по садовой тропинке, прямиком к крыльцу, спасаясь от потоков внезапного ливня. Она почти бежала. Он отпрянул от окна, закусил в волнении кулак и постарался унять дрожь во всем теле. То, что было в груди, рвалось с ужасающим уханьем наружу. Стало больно. Он расстегнул ворот плотной сорочки. Вздохнул. Губы почувствовали привкус горьких слез.

Через несколько мгновений послышался стук в дверь.

– Да, да, войдите! – стараясь говорить спокойнее, отвечал он.

– Я опоздала немного. Простите, Анатолий Александрович. У возницы сломалось колесо. Пришлось пересесть в другую пролетку. А тут дождь. Я, кажется, промокла, – покрасневшие пальцы смахнули капли с кружевной шляпки.

– Мила… – он смотрел на нее во все глаза.

Людмила вошла, робко задержавшись на пороге. Казалось, что за эти несколько дней она словно бы отвыкла от их сумасшедшего и неожиданного романа, и от ее нового положения в этом доме, и от самого графа – этого безумно красивого, умного и элегантного господина. Она будто заново смотрела на тяжелую ткань дорогих портьер, на потолочную лепнину, на блеск изящной мебели. Ноздри с удивительным наслаждением вдыхали аромат его дорогих английских сигар, одеколона, аромат головокружительной и богатой жизни графа Краевского. И снова она почувствовала себя жалкой горничной, маленькой и нищей, словно случайно попавшей на этот праздник жизни, который не принадлежал ей по праву рождения, а который она снова крала, как голодная и бесчестная татя.

– Ну здравствуй, Мила.

– Здравствуйте, Ваше Сиятельство.

– Что с тобой?

– Со мной все в порядке, – она сосредоточено нахмурилась и покраснела.

– Тогда откуда этот официоз?

– Граф, я много думала за эти дни. Нам надо расстаться.

– Молчи! – крикнул он. – Ты для этого сюда приехала, чтобы сообщить мне об этом?

Он сразу же вспомнил детали своего ночного кошмара, приснившегося в ту ночь, в гостинице Дятлова. И кровь бросилась ему в лицо.

– У тебя кто-то есть? – спросил он с замиранием в голосе, прищурив глаза.

– Кто?

– Ну, не знаю, может, матушка твоя хочет тебя выдать замуж? Кто он?

– Помилуйте, о чем вы?

Он подошел ближе и схватил ее за руку.

– Отчего ты захотела расстаться?

– Я не могу так… Я боюсь вашей супруги.

– Ах, это? Глупая! Ничего и никого не бойся. Ты слышишь? Глупая! Как ты меня напугала… – Он сжал ее в крепких объятиях и принялся обсыпать поцелуями ее лицо, шею, руки. Кружевная шляпка упала с Людочкиной головы прямо на пол. Он целовал ее, а она плакала. Он тряс ее за плечи, успокаивая и снова целуя.

– Глупая, я тебя никому не отдам! К черту всех мужей. Я буду твоим мужем! Я! Ты поняла?

– Но ведь вы женаты!

– Ничего. Один бог знает наши судьбы. Пусть я пока побуду двоеженцем. Если сие разрешено мусульманам, то почему нельзя мне?

– Вы грешите…

– Оставь эту церковную заумь. Скажи только одно: ты любишь меня?

– Да…

– Вот и молчи более. Ты – моя. И моя навсегда.

После он долго и страстно целовал ее в губы. Она обмякла под его руками.