Mille regrets (ЛП)

– Нет, оставьте, господин Гранвела. Его история представляет интерес. Она развлечет моего брата сегодня вечером. Фламандец будет милостиво принят, вместе со своим зверем, которого мы заставим станцевать!

– Вероятно, я должен вначале выслушать его сам, – заявляет одетый в черное епископ. – Наш император измучен своей подагрой. Не будем же ему досаждать, если речь идет о каком-нибудь вздоре. Эти люди кажутся мне ничтожными. Позвольте, я сам допрошу толстяка…

– Действуйте, мой друг, действуйте. Этот прием и так уже доставляет мне слишком много хлопот.

Но епископ Арраса Антуан Перрено де Гранвела, сын Николаса Перрено де Гранвелы, главного канцлера при императоре, не обладает любознательностью венгерской королевы. Он приказывает отвести под надежной охраной Николь и Гаратафаса в богатый дом, расположенный напротив «Золотого Креста», лучшей гостиницы Регенсбурга. Дом реквизирован у города на время пребывания в нем императора Карла, его сестры и их свиты.

Не переставая перебирать четки, он учиняет допрос Николь, которого охватывает паника. Они не обсудили с Гаратафасом, как им следует излагать свою историю. Они были так наивны, что понадеялись сразу оказаться перед императором, открыть ему все, предстать перед ним героями и насладиться заслуженной славой…

Но этот слишком молодой епископ не вдохновляет его на откровения. Николь не рассказывает ему ни о том, как они попали в Алжир, ни о том, что с ними там произошло. И ни звука о chahada. Николь выдает себя за путешественника, захваченного в плен берберами, но притом недостаточно богатого, чтобы за него потребовали выкуп. А что касается этого турка, то за какие-то его проступки единоверцы отправили его на каторгу вместе с христианами.

Епископ, углубившийся в чтение своих депеш, слушает его в пол-уха.

«К счастью для нас!», думает Николь, которого то и дело бросает в жар. В своем рассказе он доходит до Туманного острова. При упоминании о чудовищном взрыве, случившемся перед Ниццей, епископ Арраса становится более внимательным.

– А? Так ты принес формулу этого страшного оружия, о котором шумят все министерства?

Гаратафас и Николь переглядываются в замешательстве.

– Формулу? Какую формулу?

– Я имею в виду способ изготовления этого оружия!

– М-м-м… нет.

– И ты хочешь, чтобы я тебе поверил, мошенник? Чем ты рассчитываешь заинтересовать меня?

– Мы знаем, где находится секретная база!

– И что мне за дело до этого?

– У нас есть план ее расположения!!

– А дальше? Ты полагаешь, что император немедленно снарядит корабль и отправится искать загадочный остров, который даже не ты, а этот тип – он с презрением указывает на Гаратафаса – якобы видел?

– Но…

– Формулы оружия у тебя нет, значит, все твои рассказы ничего не стоят! Все это лишь пустая болтовня, ты просто хочешь избежать наказания за то, что вы прервали и испортили такую замечательную охоту. Пошел вон отсюда, мерзавец, и не забудь прихватить с собой эту твою скотину!

Николь подает знак Гаратафасу, чтобы тот показал свою татуировку. Напрасный труд. Едва Гаратафас делает попытку обнажить свою спину, как Гранвела впадает в панику и зовет стражу.

– Выведите их! Быстро! В этом городе и так слишком много фанатиков, чтобы тут терпеть еще и этих ненормальных! Гоните их прочь! Они смердят!

Выброшенные на улицу manu militari[104], наши путешественники познают всю глубину отчаяния. Сгорбившись, как будто на них давит тяжесть не менее, чем ста прожитых лет, они усаживаются на тумбу около «Золотого Креста». Пройти столько верст и оказаться здесь только для того, чтобы их вытолкали взашей! Какое унижение! Теперь еще этот епископ, который употребит всю свою власть, чтобы запретить им доступ к императору. Проклятый остров, этот Туманный! Они ощущают себя марионетками, которыми манипулируют то одни, то другие. Даже Хасан… Как могла прийти ему в голову такая нелепая идея! А ведь она казалась такой простой. Николь терзает себя тысячью упреков. Как он мог все позабыть, все, кроме церемониального реверанса, будто он дрессированная собака! Простофиля! Глупый индюк!

Но ярость Гаратафаса намного серьезнее.

– Позволить этой вороне обзывать меня скотиной? Этой увешанной шкурами тетке – обозвать меня зверем? Но что это за люди? Кто вы, проклятые христиане, чтобы учинять такую чудовищную бойню? Среди всех этих охотников, которые туда явились как на бал, ни один не сравнится благородством с рысью и отвагой с волком; ни один не может похвастаться хитроумием лисицы или кротостью сони! Мы, турки, тоже любим охоту, но мы не объявляем войны всему живому в природе! Убить белку или иволгу! Это же величайший позор! Добычу надо заслужить, и жертва должна быть ровней охотнику!

Эта странная речь приводит в волнение Николь.

– Так вот почему ты так плакал во время охоты? Я восхищен тобой, мой друг, ты так переживаешь за эти создания! Тогда как мы…