Mille regrets (ЛП)

Мария слишком хорошо знает своего брата: подобный аппетит у него является, как правило, признаком глубокой досады. Ибо вовсе не подагра или астма беспокоят императора после всех этих лет, проведенных в разъездах по своим обширным владениям. Он приобрел и другие недуги, которыми плоть напоминает ему о могиле. Но страдает, прежде всего, его гордость, уязвленная тем, что вместо высочайших выборщиков на этот банкет явились только их представители – эти неотесанные грангузье[106] от лютеран, которые с самого его прибытия в Регенсбург ни разу не показались ему на глаза, не считая этого вечера. И то лишь потому, что сегодня он угощает. Но из их господ – ни единого! И только курфюрст Майнца соблаговолил сдвинуться с места. Хотя и тут корысть – его предшественник, архиепископ, скончался через неделю после смерти Лютера, и курфюрст теперь заинтересован в признании законности своего собственного избрания.

Карл продолжает жевать. Подобную спесь не одолеть мягкими средствами. Ему скоро понадобится принять энергичные меры, чтобы урезонить эту их Шмалькальденскую лигу. Война протестантам! – с таким призывом наседает на него Вильгельм Баварский. Но этот герцог, выказав к нему столь горячую расположенность, сегодня становится все холоднее, все отчужденнее! А если война – то чем ее обеспечить? Император пока еще в курсе своей наличности, он знает, что враждебное противостояние с французом его почти разорило. Что же касается этих выборщиков, от которых он в течение трех лет добивался повышения налога на вооружение против турка, так они это сделали, но выручку положили себе в карман, чтобы истратить ее на вооружение против него самого. Конкистадоры ему рассказывают о баснословной шахте, обнаруженной в Потоси[107]. Первые галеоны оттуда должны были уже прибыть в Севилью. Но доберутся ли они до нее, минуя эту проклятую песчаную гряду в устье Гвадалквивира? И сколько слитков исчезнет, пока они дойдут до причала? Разве не было найдено в прошлом году полмиллиона золотых самородков, упрятанных в десяти тысячах тюков с какао?

– Это было бы не так важно, если бы не семья! – бормочет он, засунув пальцы в заячье рагу.

Мария, которой принадлежит замысел этого роскошного пиршества в бургундском вкусе, наблюдает за ним. Она, по крайней мере, на его стороне. Но остальные…

– Прибыл ли, наконец, мой брат, король римлян? – обращается Карл к епископу Гранвеле.

– Сир, сегодня в Регенсбург не прибыл никто. Вам должны были об этом сообщить. Но вы пропустили превосходную охоту, не окажись там этих деревенщин…

– Меня это мало волнует! И потом, я же питаюсь ею, вашей охотой. Здесь столько мяса на радость этим тевтонам, а я даже не обязан за него платить!

Сконфуженный епископ опускает нос в бокал. Карл едва удержался, чтобы не сказать «на радость этому духовенству», которое упорно толкает его на войну против лютеранского союза, но при этом не торопится открыть ему свои сундуки.

Разумеется, его упрек был бы предназначен отнюдь не этому молодому Гранвеле, хотя бы из уважения к его отцу. Впрочем, и присутствующий здесь сын, католик из католиков, хорошо исполняет свой долг. Он исправно держит его на связи с собором, где каким-то чудом кардинал Фарнезе, внук и легат папы, сумел вытянуть у Павла III двести тысяч дукатов. Однако хватит ли этого, чтобы оплатить двенадцать тысяч наемников, пятьсот лошадей и кампанию длиной, самое меньшее, в шесть месяцев! Тевтоны – это крепкий орешек.

Жгучая боль пронзает его правое колено, спутывает цифры в его мозгу и вызывает головокружение.

«Когда меня не станет, – ибо я скоро умру, поскольку все мы на этой земле уходим к Создателю, подобно утлым лодчонкам по реке судьбы, – кто будет моим наследником?» – размышляет он, обгладывая куропатку.

И вновь накатывают мысли о смерти, обычно завладевающие душой императора по мере насыщения его желудка вкусной пищей:

«Допустим, я на том свете, но что будет с достоянием этого мира после меня… Габсбурги? Пропащий дом, который и вынудит меня подохнуть раньше срока! Ни король Франции, ни Турок, ни наглость лютеран так не изводят меня, как наши раздоры!».

Ах, если бы католический король, его дедушка с материнской стороны, избрал младшего брата Фердинанда царствовать над Испаниями, а не его, Карла, все могло бы оказаться куда легче! Фердинанд рос и воспитывался там. Он понимал этих вечно бунтующих подданных, тогда как Карл – король, явившийся «оттуда» – и по сей день разбирается в них лишь наполовину. Даже после тридцати лет правления и бесчисленных разъездов. Ему намного лучше подошла бы роль повелителя германских народов, ибо другой его дедушка, император Максимилиан, дал ему ключ к пониманию тайных пружин, которые движут ими:

«Господи, да будет гибкой воля Твоя, но только не моя спина!».