Mille regrets (ЛП)

Всевышний в это время занимает на троне самое нижнее место, Равный Всевышнему – среднее, а Третий восседает на вершине. Явившееся последним в историю метафизических распрей племя Аллаха получает фору от каждого небесного спорщика. У него самые свежие войска. В тюрбане, с длинной пикой на плече, с ятаганом на перевязи и огромным обнаженным кинжалом, будто сросшимся с левой рукой, магометанин в одеждах из белой шерсти смотрится как вполне успешный святой. Хвала этому юному верующему – ему открыта дорога в рай!

Ибо вся божественная когорта едина во мнении: начиная со знаменитого победоносного разгрома в 1453 году в каждой партии любой шах Турку всегда приносит ему победу, причем более значительную, чем его потери. В этом веке он бесспорный чемпион поднебесного мира. Он крепко держит в руках Египет и Персию, он заставил Грецию водрузить минарет на своем Пантеоне, а сыны Балкан ежегодно пополняют ряды его янычар. И наконец, не он ли только что захватил Белград и занес в Буду эпидемию чумы? У Источника молодости мусульманин оценивается как один к семи, а число семь, по небесным слухам, всегда считается хорошим предзнаменованием.

Покуда Альпы и Средиземноморье вооружаются в предвкушении нового турнира, под присмотром небесных сил, обитатели рая чуть было не выпустили из поля зрения «Виолу Нептуна», из императорских галер наиболее подверженную всяческой порче, однако чем-то привлекательную на сцене Высочайшего Театра.

Управляясь остатками своих весел, она-таки выбралась из ловушки мертвого штиля. Недалеко от Дейя ленивый зефир наполнил ее паруса ровно настолько, чтобы подогнать ее до Магалуфа, после чего еще пришлось подгребать кормовым веслом. Наконец, замешкавшаяся галера, с опозданием на несколько дней, прибывает в Пальму, звеня всеми своими голосами. Первым ее замечает всевидящее око святой Германдады. Эти свирепые сторожа поражены зрелищем строгого большого креста, вышитого на фоне ее кроваво-золотых парусов. Новость облетает всех сверху донизу. Какой обнадеживающий знак – последним на сборы прибывает императорский корабль, который несет на себе символ крестоносцев! Но кому принадлежит замысел, и что за капитан стоит за этой чудесной инициативой? Первый, кто сообщит об этом кесарю, заработает монетку.

Завороженный порт радостно приветствуют восемь глоток, поющих Te Deum laudamus[51]. Слова песнопения долетают одновременно и до Кортеса, и до «Стойкости». Все поднимаются на палубы, желая насладиться этим музыкальным номером. Крекийон, возглавляющий capilla flamenca, задыхается от ярости, и никто не понимает, почему ему вдруг взбрело в голову так много и громко разговаривать. Гомбер ликует в своей акустической раковине. Маленький концерт во имя большого реванша? Ему слишком хорошо известна сила воздействия звуков на душу императора, чтобы не рискнуть и не постараться быть услышанным, и, быть может, кто знает…

В душе у Фигероа тоже праздник – его каблуки полны алмазов, и контрабанда прошла успешно, без чрезвычайных происшествий, не считая этого фрукта Амедео с его привычкой подслушивать. Но Фигероа хорошо знает этого парня – он прост как свиная кишка, и капитан еще успеет найти способ снова его одурачить.

Ликующая «Виола», наконец, подходит к пристани. Капитан дает матросам разрешение сойти на берег и немного развеяться. Получив по нескольку медных монет, его люди, воодушевленные, оглашают галеру криками: «щедрость, изобилие, капитан с нами!». Но Фигероа остается на борту, ссылаясь на свой долг тайно передать сами-знаете-что, пока еще якобы подвешенное к бокам «Виолы».

Едва вся команда покидает галеру, он просит конвойных сходить с Аугустусом на верфи за новыми веслами. Удалив таким образом с «Виолы» всех нежелательных свидетелей, он спешно рубит канаты и отправляет балласт ко дну. В то время как глубины порта хоронят «секретное оружие», с противоположной стороны – через ворота Альмудены – в Пальму заходят три мула, навьюченные двумя тяжелыми бочками каждый. Сеньор де Зевемберге, кравчий кесаря, благодарит небеса за то, что они послали ему, на его пути, трактирщика Пухоля, который каким-то чудом раздобыл для него «снежок». И теперь кравчий сможет, наконец, примешивать его к пиву своего господина, сохраняя тем самым прочность своего положения при дворе.

Выручив за каждый мюид по двадцать золотых дублонов, каталонец намерен пожертвовать монастырю Монсеррат свечу в шестнадцать футов высотой, за что он, возможно, получит там надежное убежище на ближайшие шесть месяцев.