Mille regrets (ЛП)

Король Алжира тотчас же распорядился бросить клич и собрать, сколько найдется в радиусе пятидесяти лье вокруг города, верблюдов, коз, баранов, бахчевых, пасленовых, изюма, томатной пасты, фиников, мешков муки и зрелого сыра, чтобы выдержать, как минимум, годовую осаду. Поместив все эти запасы в надежное укрытие, жители заперли все ворота на цепные замки и засовы из толстых балок, наполнили водой большие баки на случай пожаров, и закрыли доступ в порт, растянув перед ним гигантскую цепь. При появлении первых вражеских парусов на вершинах скал и сторожевых башнях зажигаются костры, чтобы предупредить последних, еще оставшихся снаружи, беспечных кочевников, что им пора укрыться в стенах города. И по мере того, как перед Алжиром постепенно собираются императорские суда, король приказывает бить в барабаны, систры и цимбалы.

Впрочем, все эти демонстративные приготовления обеих сторон к военным действиям обычно не препятствуют некоторым, вполне человеческим, попыткам договориться, предпринимаемым, как правило, втайне. Некий придворный Карла Квинта, прибывший на одной из галер, обвязывает себе рукав белым платком и под покровом ночи отправляется потолковать с Хасаном Агой. Он услаждает его слух красивым вступлением:

– О, великий король, нашему императору известно, что вы, как и ваш отец Барбаросса, родились в христианской семье, и он умоляет вас вернуться в истинную веру и покинуть лагерь нечестивых. По праву рождения вы являетесь вассалом одного лишь Кесаря, но никак не Турка. В благодарность его величество в своей бесконечной снисходительности, отпустит с миром турецкий гарнизон, а также сохранит свободу жителям Алжира. Кесарь умеет очень щедро воздавать за оказанные ему услуги…

Тут испанец приоткрывает суму, битком набитую золотыми монетами. Хасан погружает в них руку. Золото Америки – точно такое, каким Кортес так щедро оплачивает «снег» с Атласа! Качество и количество монет волнуют душу корсара. Пару часов он пребывает в нерешительности.

Об этом свидании узнает от своего шпиона предводитель янычар Сулеймана, Эль-Хаджи. Тысяча его людей, размещенных в алжирских казармах, – все как один сторожевые псы Блистательной Порты.

– Предательство!

Эль-Хаджи стремительно врывается в диван[52] Хасана и грозно провозглашает, что ему хорошо известно о намерении императора действовать исподтишка. Он требует немедленно отказаться от мысли поставить Алжир в положение, невыгодное для султана, дабы не принести ему вечного бесчестья. Хасан высокомерно отвергает подобные обвинения, брошенные ему в собрании высокопоставленных лиц и предводителей корсаров. Досадливо сглотнув, он тотчас призывает испанца и заявляет ему, что надо быть глупцом, чтобы вмешиваться в дела противника и давать ему советы, но еще глупее принимать на веру советы, которые дает противник. Вслед за тем он снимает свою туфлю и вызывающе тычет ею в лицо испанца, которого тотчас изгоняют из Алжира.

С этой минуты женщины, собравшиеся на высоком крепостном валу, окружающем город, начинают испускать диковинные вопли, переходящие в улюлюканье. Мужчины присоединяются к ним, призывая Аллаха гипнотическим песнопением, которое стелется по морю подобно мощному шквалу все более и более холодного ветра.

Этот ветер и в самом деле слишком прохладен для чувствительных костей адмирала Дориа, ибо беспощадный Аллах уже готовит христианам свой самый недобрый прием. Собравшиеся, наконец, перед городом все пять сотен кораблей освещает молочно-бледное солнце, стремительно поглощаемое грядой облаков. Октябрьское небо постепенно чернеет. От насыщенного солью упорного ветра твердеют хоругви, штандарты и флаги. Рвется крест рыцарей Мальтийского ордена. Пропитываются влагой огромные, красные с золотом, королевские знамена Испании. Их полощущийся на ветру отяжелевший бархат уже сбил в воду двух человек на «Стойкости». У вышитых на знаменах львов Кастилии и Арагона намокла шерсть и обвисли хвосты.

Беспорядочно зашлепала веслами команда каторжников на капитанской галере. Непрерывно меняющие направление потоки, что закрутились на рейде, грозят поломать весла как спички. Достаточно одного порыва шквального ветра – и этими веслами снесет головы гребцам с ближайшей к воде скамьи.

В бухту врывается ураган. Капитаны в ужасе. Дориа распаляется гневом:

– Император – невежда! Он ничего не пожелал узнать о характере моря. А теперь вот начинается буря. Нужно уходить отсюда!

– Аллах акбар! Аллах акбар! – звучит ему в ответ крик янычаров султана, охраняющих подступы к городу.

Эхо этого вопля, еще усиленное гонгами и медными трубами, звучащими из каждой башни городского вала, исторгает стон у десятков тысяч христиан.

И затем следует первый удар. Несущаяся со скоростью скачущего коня, плотная и серая, как свинец, завеса дождя накрывает бухту. Она погружает всё во тьму – от подводных скал Пеньона до зубчатых верхушек башен ворот Баб-Азуна. Корабли трещат, зубы стучат – одна и та же лихорадочная дрожь овладевает людьми и судами. На пятьсот кораблей и тридцать тысяч солдат империи опрокидывается холодная влажная ночь.