Mille regrets (ЛП)

И вновь ликует Аллах – вот его главное блюдо: жаркое! Пятьдесят мальтийских рыцарей, самых упорных его врагов, чье легендарное мужество отмечено крестом на нагрудниках кирас, также спаслись при кораблекрушении. Первый из них устремляется к воротам Баб-Азуна и вонзает в них свой кинжал. В ответ на этот героический вызов ворота распахиваются и изрыгают свирепый отряд вероотступников, приведенных Мохаммедом Эль-Джудио, помощником Хасана Аги. Слетают новые головы, и всё, что остается от рыцарей Мальтийского ордена, откатывается к пересыхающему руслу Харраш. Его топкие берега не выдерживают веса тирольских кирас. Множество рыцарей исчезает в мутных водах, где им предстоит стать угощением для красных кораллов, порожденных медузой Горгоной. Опьяневшие от крови люди Мохаммеда Эль-Джудио вспарывают живот первому мальтийскому рыцарю, атаковавшему их ворота, и, прежде чем возвратиться в закрытый город, размотав его кишки, как гирляндой, украшают ими ворота Баб-Азуна. Аромат человеческого спагетти от подхлестываемого Михаилом-архангелом мотка кишок поднимается к небесному застолью.

Чередуя утопление с ядом и развешиванием гирлянды кишок, ООН довольно быстро заглатывает земную армаду. Смерть – этот пищевод богов – никогда не чувствует сытости, блюдо спагетти на троих кажется Аллаху ничтожной закуской. Христианский Бог тоже не прочь угоститься дополнительным шампуром шашлыка из предназначенных ему человеческих душ, обильно приправленых кровью и молитвами, на Его вкус, и принимает решение утолить ООНовский аппетит жертвоприношением «Виолы Нептуна».

– Что, опять рыба? – брюзжит Нептун.

И тотчас же его безжалостные течения – эти жидкие спруты, сторожащие алжирскую бухту – сжимают галеру кольцами своих щупалец. Нет для богов забавы приятнее, чем возродить надежду, а потом отнять ее. В момент, когда все, оставшиеся на борту галеры, уверились, что благополучно вышли из переделки, гигантское щупальце водяной пращи зажимает «Виолу» в своей ловушке и бросает чудом спасшихся людей на скалистый берег. Аугустуса насквозь протыкает мачта. Ильдефонсо проваливается между двумя разошедшимися досками палубы, и его немедленно поглощает пучина. Мощный бурун, откатываясь, уносит с собой Рикардо и Хосе. На скамье под балками палубы погибают каторжники, насаженные на свои весла, как на вертела. Кормовая рубка, вырванная из останков галеры, погружается в воду вместе с Фигероа, пригвожденным своими золотоносными сапогами к высокому капитанскому мостику. Благодаря непотопляемому избытку жира, Гомбер барахтается на поверхности, стараясь взять направление к каменистому пляжу, куда Гаратафас, отменный пловец, уже вытащил Содимо, прицепившегося к нему крепче, чем мидия к скале.

Вода уже подбирается к щиколоткам капитана. Если он попытается плыть, золото его ацтекских сапог непременно утянет его к Тлалоку. Он поднимает лицо к небу:

– Господи, значит, я должен умереть на дне моря? Да будет воля Твоя! Хотя, конечно, алмазы не так уж и много весят.

– Да скинь же ты свои сапоги, в конце концов! – кричат ему из облаков святые братья Криспин с Криспинианом, покровители сапожников. – Это же мелочь по сравнению с твоим спасением!

– Пожертвовать ими? Никогда! Пусть лучше я умру за Америку!

И, преисполнившись гордости, Фигероа поднимает ногу, намереваясь шагнуть в пучину и погибнуть вместе со своим кораблем – по крайней мере, он исполнит свой долг капитана. Но его нога неожиданно находит опору. Он даже не подозревает, что наступил на труп Амедео, крепко зажатого между двумя рифами, едва скрытыми под водой. Это мертвое тело оказалось той спасительной доской, которую глупость post mortem[56] протягивает алчности. Да еще рядом оказывается отмель.

Едва успев перевести дыхание, четверо выброшенных на незнакомый берег людей оказываются в кольце арабских всадников. Их связывают хлыстами и ведут в Алжир. Фигероа прихрамывает, но следит за своими каблуками. Гомбер, дрожа всеми своими жировыми складками, следует за Гаратафасом, идущим впереди. По лицу и усам в последнем признали единоверца. Однако для осторожных всадников этого не достаточно, чтобы его отпустить. Содимо, слишком растерянный, чтобы выказать отвагу, тем не менее, неожиданно отказывается войти в ворота, украшенные гирляндой из мальтийской требухи. На него тотчас набрасываются и, осыпая ударами, протаскивают через эти ворота за волосы.

Тяжелые створки закрываются за уцелевшими путниками, подозревающими, что они окончат свою жизнь в кипящем котле простолюдинов, которые встречают их градом перезрелых фруктов и гнилых овощей, нафаршированных щебнем. Под улюлюканье толпы их сопровождают в тюрьму Дженина. Тюремный сторож оценивающе смотрит на них своим единственным глазом. Почем будет на рынке невольников эта тяжелая туша? А этот испанец, так по-дурацки обутый?

948 год Хиджры, на следующий день.