Mille regrets (ЛП)

Удар гонга возвещает о выходе Хасана. Этот достигший зрелого возраста человек среднего роста, с голубыми глазами, привлекательным лицом и белой кожей, в ослепительно чистом плаще и шитой золотом рубашке, кажется несколько придавленным внушительных размеров тюрбаном из символического для ислама зеленого шелка.

На неведомом для пленников наречии и с явно преувеличенной напыщенностью мансулага, под скандируемое толпой приветствие, предлагает ему принять знаки высокого достоинства, которыми отныне его облекает Блистательная Порта.

Фигероа – он неисправим – поднимает голову и впивается глазами в бриллианты эгрета. И неминуемо получает удар дубинкой, которая оставляет рубец на его лице.

– Ни одному пленнику не дозволено смотреть на бейлербея, – шепчет ему Гаратафас. – Этот эгрет превращает его в луч, исходящий от великого султана. Ради вашего и нашего благополучия, ведите себя спокойно, не поднимайте глаз от земли, иначе вы труп!

Процессия рабов подносит и складывает добычу, захваченную у побежденных. Хасан заметно раздосадован тем, что ему принесли: три кирасы превосходной миланской работы, ни одна из которых не сохранилась в целости; несколько настольных часов со сломанными пружинами, принадлежавших Карлу Квинту; пять его же тарелок; сундуки, с которых облезла краска, и, наконец, истрепанные знамена Габсбурга – императора «открытых дорог»[61].

Хасан пренебрежительным жестом велит бросить эти знамена толпе, которая их тут же поджигает. Но нет ни золота, ни мушкетов – это всё утонуло. Его досада несколько смягчается при виде пятнадцати орудий тяжелой артиллерии и десяти легкой, снятых с выброшенных на берег галер.

– Вот это поистине ценный трофей!

Только теперь он удостаивает взглядом пленников под балконом, уткнувшихся лицами в пыль и ожидающих худшего.

– Именем Аллаха Беспощадного, где эти злосчастные рыцари?

К необычайному изумлению христиан, они поняли вопрос Хасана, потому что он произнес его по-итальянски. Охранник тюрьмы Дженина жестоким ударом ноги выталкивает обоих мальтийских рыцарей из ряда пленников.

– Отлично! Кто пока еще имеет уши, да услышит, о, вассалы кесаря-узурпатора! В мире есть только один император. Это наш возлюбленный султан – тень Бога на земле, наследник великого халифата, защитник святилищ двух святых городов, меч Аллаха, величайший из халифов. Его скромный служитель в моем лице раздавил, как муравья, вашего ничтожного короля Испании – этот бурдюк, наполненный гордыней – вместе с теми букашками, что у него в союзниках…

Тот из рыцарей, что помладше, смотрит прямо в глаза Хасану и возвращает ему удар:

– Нет в мире господина, кроме Господа нашего Иисуса Христа, принявшего смерть на кресте во искупление наше. Император Карл – рука Его, а твой султан, о, Хасан-вероотступник, всего лишь халиф над свиньями!

Оскорбление обжигает пламенем щеки бейлербея. Стоящие возле него судьи переводят эту заносчивую речь народу, который разражается воплями от нанесенной обиды.

– Твой язык храбрее твоей шпаги, собака. Отрезать ему язык!

Сказано – сделано. Но следует изысканное продолжение. Язык, нарезанный мелкими кусочками, подается другому рыцарю на императорской тарелке. Напрасно он отбивается от этой кровавой закуски – ему засовывают ее в глотку с ловкостью мастериц по откармливанию гусей. У Содимо приступ рвоты. Николь и Фигероа в отчаянии пересчитывают песчинки у себя под ногами. На вавилонском смешении языков и жестов народ Алжира высказывает свои предложения, в которых угадываются давно и повсюду известные своей жестокостью казни, вроде поджаривания на раскаленном железе, сажания на кол, вспарывания живота или вырезания глаз, – алжирцы требуют вендетты. Поднятая рука Хасана успокаивает их:

– Мальтийские собаки, да будет с вами проделано то же, что вы делаете с нашими людьми! Начнем с четвертования!

Толпа в восторге. Дети кричат еще громче, чем женщины, мужчины плотоядно улыбаются. Хасан уточняет:

– Однако не гоже нашим лошадям рвать вас на части. Они слишком чистокровны для таких нечестивцев. У меня для вас есть более подходящее животное. Юсуф, сердце мое, обслужи этих господ!

К рыцарям, один из которых захлебывается кровью, а другой выплевывает куски плоти, приближается монументальный абиссинец. В его руках сабля, вполне пригодная для того, чтобы разрубить пополам слона. Помощники палача растягивают ноги и руки осужденных и привязывают их к остроконечным кольям, вкопанным в землю. Теперь они готовы под разделку, и Юсуф одним молниеносным круговым взмахом своей лопаты для торта отсекает рыцарям конечности.

В остатке оказываются лишь два человеко-ствола, увенчанные головами. Затем, не обращая ни малейшего внимания на фонтаны крови, толчками бьющие из рассеченных артерий, абиссинец подхватывает их как бревна и поочередно насаживает каждого на заостренный кол. Он изловчается это сделать так, чтобы острие кола вышло прямо через рот.