Mille regrets (ЛП)

Восемь отрубленных конечностей швыряют толпе зрителей, которые, вооружившись целой коллекцией разделочных ножей, вырезают плечевые и бедренные кости, угрожающе потрясают ими перед еще не тронутыми пленниками и затем раздают мясо стае тощих кошек, быстро набежавших с окрестных улиц и спустившихся с крыш. Плечевые, лучевые и локтевые кости достаются, в конце концов, своре тощих собак, а кисти рук оставляются для колдунов, которые охотно их покупают.

Удовлетворенный наглядностью примера, Хасан требует тишины и, по-прежнему на итальянском языке, обращается к оставшимся христианам.

– Отныне Хасан Ага будет называться Хасаном Справедливым! Ибо он по справедливости воздал этим проклятым мальтийцам от имени Хайраддина, своего отца. Разве не поступили они еще хуже с двумя его родичами? Вы не только отрубили им руки и ноги, но еще прижгли их раны, чтобы они долго оставались живыми, и выставили их тела на триумфальной арке в Палермо, когда ваш испанский королек явился туда принимать парад по случаю своей победы над Тунисом. И вам это до того понравилось, что вы даже вырезали их изваяния в камне ворот Порта Нуова, чтобы навеки обратить в посмешище наших четвертованных единоверцев. Теперь я отомстил за вас, собратья! А вы, голубчики мои, не бойтесь, вам не угрожает подобная участь, ибо наши ворота уже достаточно украшены!

Хасан подходит к перилам балкона и приказывает пленникам подняться. Он хочет каждому из них назначить кару и цену.

– Слово за тобой, тюремщик, они со вчерашнего дня под твоим надзором. Кто из них тебе кажется стоящим?

– Мой господин, сперва я должен вступиться вот за этого, – он ухватил за руку Гаратафаса. – Это один из наших братьев, он был пленником христианских собак и гребцом на испанских галерах.

– Освободите его и окажите ему добрый прием! – сразу же решает Хасан.

Но Гаратафас хмурится и не спешит выступить вперед.

– Что тебя смущает, брат? Христианам удалось тебя обратить? Или, может быть, ты перешел на сторону испанского карлы?

– Вовсе нет, о, великий бей. Твоя снисходительность не знает границ! И да снизойдет твоя милость на слугу твоего. – Гаратафас становится на колени.

– Что ты делаешь, поднимись немедленно! Ты же свободный человек и не должен становиться на колени. Или ты хочешь меня обидеть?

– Высокочтимая десница Блистательного Халифа, я встану с колен, лишь получив ответ на нижайшую просьбу…

Со стороны янычаров, стоящих рядом с Хасаном, слышится возмущенный ропот. Гаратафас слишком дерзок, он осмеливается о чем-то просить бейлербея! Между тем, кодекс чести требует в этом случае дать верующему просимое, и, если Хасан откажет, он рискует потерять лицо. Ропот нарастает. Как отнесется к этому бейлербей?

На помощь приходит мансулага:

– Кто же ты такой, чтобы ставить условия твоему господину?

– Я – Гаратафас, брат Догана, состоящего на службе у великого визиря Ибрагима Паши…

Турки на балконе дружно закрывают лица рукавами. Мансулага хватается за рукоять своей сабли.

– Произносить имя предателя запрещено, – грозно возглашает он. – Так приказал Сулейман! Или ты не знаешь, что тот человек казнен?

Гаратафас пересиливает спазм в горле:

– Нет, я этого не знал!

Пятью годами ранее немые евнухи Роксоланы – русской пленницы, ставшей женой султана, – задушили Ибрагима Пашу, бывшего христианского невольника, поднявшегося по ступеням власти до положения второго человека после султана. Скорость, с которой Меркурий разносил эту новость, едва ли превышала к 1541, то есть 948 году, скорость скачущей лошади или ветра в парусах, и поэтому божество в крылатых сандалиях так и не достигло «Виолы». Гаратафас не скрывает охватившей его тоски. Если погиб Ибрагим Паша, что же сталось с Доганом? Неужели его брата постигла участь фаворитов, которых предают мечу, как только их покровитель падет? Неужели он стал жертвой радикальной чистки, унаследованной от императоров Византии? Гаратафас в отчаянии – он свободен, но смелый и благородный поступок, на который он решился, вероятно, будет стоить ему жизни. Ибо он собирался лишь попросить Николь себе в невольники, в надежде избавить его от страшной участи, и ничего иного.

– Но ты назвал также имя Догана, – вновь бращается к нему Хасан Ага. – Не Догана ли евнуха ты имеешь в виду, его называют еще Горлицей Босфора?

Употребленное Хасаном настоящее время возрождает надежду в сердце Гаратафаса.

– Я ничего не знаю об этом прозвище, о, мой бей. Однако мой брат Доган действительно евнух. Он был когда-то избран Бебейидом в прислужники молодому Сулейману, да примет милосердный его под свое крыло…

– Так знай же, что твой брат жив. Его не пощадили бы сбиры Роксоланы, не заступись за него Хайраддин, который высоко ценит его таланты мажордома. Теперь он служит управляющим во дворце Биксатар, что возвышается над долиной Галатии. Итак, судьба вручила мне брата самого почтенного служителя моего отца! Раз так распорядился Всемилостивейший Аллах, говори, и я исполню твое желание!

– Я хочу, чтобы вот этот толстый кастрат из христиан был отдан мне в рабы…