Миллиард секунд

Из головы вылетает все. Местонахождение, время, часовые пояса. Все, кроме кровоточащей раны. Я подставил ее под удар. Собственными руками позволил ей выносить ребенка, зная о последствиях. Ева могла умереть из-за моего эгоизма, а я даже об этом не подумал. Не подумал о том, что нам придется пережить. И если я никак не могу смириться с новостью о смерти еще не родившейся дочери, то Ева…

Можно много раз про себя повторять, что она сильная, смелая и переживет потерю, однако я буду дураком, раз стану рассчитывать на силу духа моей малышки. Она так же сильна, как и ранима. Прямо пропорционально.

— Олег Дмитриевич, езжайте домой, — Эльвира Викторовна устало вытаскивает меня в жестокую реальность.

— Могу забрать Еву сейчас, пока она спит?

— Не стоит. Ей нужно отдохнуть, и вам тоже.

Киваю. Слова более не нужны. Лишние в этой погрязшей тишине. Единственное, о чем прошу, это навестить мою девочку, пока она спит. В ответ получаю такой же молчаливый кивок.

Спит. Крепко-крепко, как ангелочек. Лицо расслабленное, умиротворенное, еще не знающее, что уготовила нам судьба. А я готов проклинать всех на свете за эту несправедливость. Не смог уберечь нас от боли. От несчастий. Все могло закончится гораздо хуже.

Гораздо больнее…

Боль всегда присутствует в человеке в большей или в меньшей степени. Просто она периодически заглушается различными эмоциями. Счастьем, злостью, ревностью, умилением. Не замечаем отголоски, которые едва просачиваются внутри. Точнее замечаем только в незначительных ситуациях. Подвернул ногу, ударился о косяк. Но когда счастье с любимым человеком отходит на второй план, эта самая боль высовывается на первый и напоминает о себе каждый божий день.

Она заглушает все вокруг, ослепляет, не дает нормально жить. Заставляет существовать. Ты не замечаешь голода, страха, обиды, негодования, солнца за окном.

И даже родного человека, который испытывает то же самое.

Ева все время спала. Слишком много и слишком часто. За эти пару дней она бодрствовала всего часа три-четыре. Не замечал, когда она вставала, запивала таблетки стаканом воды, ела порцию каши и снова ложилась спать. Наверное, оно и к лучшему. Она все понимает, организм сам командует, что и как делать. Нам обоим.

Ее спасение — сон, а мое — мастерская. Она отлично изолирует от окружающего мира, погружает в работу надо картинами, в подготовку к новогодней благотворительной выставке. Снова. Эдгар согласился провести, но договорился уже с другим фондом, в котором был уверен. Запирался ото всех. И писал. Много. Долго. В один-два слоя, не больше, лишь бы не думать об ошибке. Вот и сейчас смотрю на холст, На холсте снова изображено что-то темное, абстрактное. За это меня и ценили, как художника.

Меня просто распирает чувство вины и боль утраты. А я ведь поверил, что с нами все будет хорошо, что Ева сможет выносить и родить здорового ребенка без последствий. Впервые поддался мечтаниям, забыл о реальности и рассудительности. Не подумал, что подверг ее жизнь из-за эгоизма, из-за возможности стать родителем. Не планировал, думать забыл, а когда узнал, что скоро стану отцом нашей девочки, считал недели, следил за здоровьем моих девочек больше, чем за своим.

Мудак. Какой же я мудак!

Из мастерской выбрался, когда перестал что-либо ощущать в принципе. Внутри меня просто-напросто ничего не осталось. Ни боли от потери, ни обиды. На себя. Недоглядел. Сколько часов просидел? Не считал. Что мне делать здесь? Ева все равно спит, из комнаты не выходит, плотно занавесив окна.

Выхожу на кухню, хочу поставить молоко кипятиться для моей девочки, когда проснется, но замечаю одну деталь. Комната в детскую приоткрыта. Сквозняк — подумаете вы. Ева — тут же всплывает в голове.

Я так надеялся, что эмоции остались там, на холстах, однако они снова обрушиваются на голову, когда вижу в недоделанной детской мою девочку. Она одиноко сидит у стены возле кроватки, напротив моего дизайна с Диснеевскими принцессами. Сжалась в маленький калачик, опустив голову в колени, совсем не двигалась, будто и не дышала вовсе. На голове те самые ушки, которые я заботливо положил у изголовья кровати.

Слишком больно. Сам не заходил в комнату, чтобы лишний раз не чувствовать пустоту, а сейчас она не просто заполняет меня с избытком, но и заставляет окаменеть на месте.

Не сразу делаю шаг. Второй. Третий. Сажусь на скрипящий ламинат, который не успел исправить, и без какого-то усилия поднимаю ее голову. Внимательно рассматриваю опухшее лицо. Красное. С темными веками. И таким разбитым взглядом, что все те чувства, оставленные в картинах, снова забрались под кожу, причиняя боль.

— Я его убила, Олежа… — медленно произносит одними губами, а через пару минут эта самая губа начинает подрагивать, глаза вновь наполняются слезами.

Моя маленькая. Пока я прятался от внешнего мира, погружался в картины, чтобы унять боль, она страдала. Одна. Без моей поддержки. Чувстую себя наивнм дураком. Лишь оправдывался, что она не спала, выходил, когда считал нужным, забыв о том, что моя девочка пострадала гораздо больше.

И считает себя виноватой вместо меня…