Миллиард секунд

— Надеюсь, тебя не нужно кормить, как маленькую? — он приподнимает русую бровь. И снова улыбается! Сука!

— Нет.

К блюду не притрагиваюсь. Пытаюсь вилкой отломить кусочек, попробовать, но руки не слушаются, аппетита нет. И желания. Последний раз ела вчера и то с ложечки. Не зря Олег спросил о кормешке.

— Ева.

— Что?

— Съешь омлет. Я зря старался, по-твоему?

Снова улыбаешься? Серьезно, блядь? Опять? Да сколько можно? Думаешь, не вижу фальшь в твоих глазах? До невозможности злит. Он злит.

— Не могу…

— Что не можешь?

— Не могу я есть, не могу ходить по дому, где все напоминает о малышке, не могу эти стены видеть, дождь, солнце! — вскакиваю и нависаю над ним, облокотившись о стол. — На тебя смотреть не могу, когда ты фальшиво улыбаешься! Делаешь вид, будто ничего не случилось, а мне хуево вот здесь! — стучу кулаком в грудь. — Но тебе же насрать, да, раз ты изо дня в день издеваешься надо мной своими шуточками и улыбочками!

— А теперь послушай меня, — в считанные секунды Олег оказывается передо мной и дергает за локоть. Мы стоим слишком близко, дыхания борются друг с другом быстрыми и тонкими потоками сквозь напряженные ноздри. — Не тебе одной плохо. Я чуть не сдох, когда ты лежала в операционной. Ты чуть не умерла, понимаешь?

— Я не удержала ребенка, Олеж! Не удержала…

Чувствую, как по щекам стекают маленькие влажные дорожки, как голова автоматически опускается вниз, лишь бы не видеть его суровое лицо. Разозленное. Не сталкиваться со льдом в его глазах. С таким же, как и у меня в груди. Однако сильные пальцы, схватившие меня за подбородок, не дают этого сделать.

— Мы оба виноваты, — чеканит он по слогам, будто я так лучше пойму. — Этот период пройдет, мы снова попробуем, когда захотим. У нас еще будут дети, я не так безнадежен.

— А я?

— А ты вырастишь, окрепнешь, здоровье поправишь. Все с нами будет хорошо, ясно?

Я просто киваю головой в знак согласия. Без лишних слов. Они сейчас не нужны. Олег в ответ прижимает ближе к себе, сцепив руки у меня за спиной. Обнимает крепко-крепко. Касается губами моей макушки. Мы можем много раз утверждать, что все наладится, но я знаю наверняка это случиться не так скоро, как бы нам хотелось.

— Я тату недавно сделал. Хочешь посмотреть? — отстраняется от меня и заглядывает в глаза блеском чистого серебра.

— Давай.

Мы отходим в гостиную к окну, откуда разворачивается прекрасный вид на город. Помню, первые дни любовалась им, пока не привыкла. И только на один вид я буду смотреть с одинаковым восхищением. На обнаженное тело Олега, которое теперь украшали черные загагулины на левой груди.

— Нравится? — спрашивает мягким голосом.

— Да. Больно было?

— Немного.

— Она красивая, — дотрагиваюсь до нее пальцами. Аккуратно. Кожа вокруг все еще красная, а его лицо слегка кривится, когда касаюсь рисунка холодными пальцами.

Каждая для него что-то значила. Помню тот день, когда он объяснял мне значение иероглифов на костяшках. А вот переплетения вен не объяснил, но я сама догадалась со временем. И сейчас не сразу приходит в голову, что эти самые загогулины на груди — прописная буква «Е». Слишком красивая, с множеством вензелей и переплетений нитей. Как яблоко, которое содрали с дерева. Не шучу, даже маленький листок виден.

— Я тоже хочу тату, — добавляю спустя долгие минуты тишины.

— Тебе будет больно.

— Плевать.

— Хочешь, нарисую красками. Тебе понравится.

Олег, не дожидаясь ответа, тянет меня в мастерскую. В комнату, которую не посещала во время беременности и после выкидыши. Месяца четыре точно сюда не заходила, если не полгода. Здесь почти ничего не изменилось, все то же самое, только количество картин, стоявших в углу, стало чуть меньше, а на стене, справа от мольберта, красовалась «Хлоя».

— Где ты хочешь?

— Вот здесь, — освобождаю правое плечо от рукава объемной футболки и показываю на участок над левой грудью. — Сможешь нарисовать букву «О», как у тебя?

— Смогу. Краска будет долго держаться. Я где-то хранил специальную для боди-арта.

И мы начали работу. Сначала он обвел маркером рисунок, похожий на свой, затем нанес первый слой, растушевал. Второй. Третий. Сама ничего не вижу со своего ракурса, лишь чувствую прохладу маркера, красок, влажность кисти.

Чувствую, как во мне постепенно пробуждается интерес. Впервые за эти дни позволяю себе полюбопытствовать. Словно убрали барьер, который огораживал меня от каких-либо эмоций. Дал возможность пробраться кислороду в тюрьму. Возможно, он раньше рухнул, а я просто не заметила этого. Но это уже неважно.

— Ай, щекотно!

— Потерпи, я почти закончил.

— Все равно щекотно.

— Да? — он довольно улыбается. — А так? — Олег макает кисть в баночку и делает новый мазок на моем носу. Теперь не только щекотно, но и холодно.

— Эй! Так нечестно!

— Честно-честно! — и снова пачкает меня краской.

— Ну я тебе дам!

Беру со стола еще одну кисть, набираю краску и теперь размазываю ее по торсу Олега, стараясь не задеть бинт, который мы недавно перевязали на груди, чтобы закрыть татуировку. Сначала накалякала линии красным, заем синим, зеленым. Получилась целая радуга на животе у моего мужчины и…