Миллион с Канатной

К вечеру 26 января все было закончено. В Одессе прекратились уличные бои, а на всех улицах развесили красные флаги. Город перешел в руки большевиков — в этот раз окончательно и бесповоротно. Жителям огромными плакатами, развешанными на центральных улицах, объявили о прекращении огня. Теперь можно было заняться наведением порядка, собрать с улиц трупы и вывезти их за город, ну а раненых поместить в больницы.

В Одессе появились похоронные команды, которые сваливали трупы на огромные телеги, а затем везли к пустырю за Вторым Христианским кладбищем. Там, на пустыре между кладбищем и тюрьмой, были вырыты огромные рвы, куда сваливали всех убитых. Их не закапывали, а потому многие жители города шли в это страшное место, чтобы попытаться отыскать следы своих близких, пропавших без вести во время уличных боев. По окраинам рвов бросались на людей бродячие псы, роющиеся в человеческих останках. Все было кончено. Одесса попала в руки красных. Навсегда.

Глава 12

План налета. Почему никто не возмущен самозванцем? Разведка в тресте

Таня с трудом толкнула тяжелую, почти вросшую в землю дверь. Ей в лицо тут же ударила смрадная, чадящая волна луковой вони, табака и перегара. В ресторанчике на Мясоедовской с дурацким названием «Картон» дым стоял коромыслом. Воры Молдаванки отмечали победу большевиков.

В низковатое душное помещение набился кто только мог, и женщин было предостаточно! Хозяин «Картона», криворукий вор по кличке Кирпич, выставил бесплатный самогон. Контрабанда самогона, привезенного из деревень, была очень выгодным делом. Промышляли этим коренные обитатели Молдаванки, в том числе и Кирпич. И сейчас, празднуя победу большевиков, он расщедрился и выставлял самогон ведрами.

Таня знала, что Кирпич и его люди были в одном из штурмовых отрядов, организованных большевистским подпольем. И во время уличных боев им удалось награбить так же много, как и всем остальным. Мародерствовали открыто: вооруженные бандиты врывались в квартиры и забирали все, на что глаз падет. Большевики позволяли им это.

Глупые, необразованные и недальновидные воры с Молдаванки думали, что так будет всегда. И принимали власть захвативших город большевиков как власть своих.

Таня разглядела за одним из столов Коцика и Топтыша. Раскрасневшиеся, пьяные, в расхристанных на груди косоворотках, несмотря на январскую стужу, они горланили песни и чувствовали себя настоящими королями, которым по колено было целое море! Таню почему-то ужаснуло это тупое бесстрашие, в котором ощущалось больше отчаяния, чем свободы. А сколько сюда набилось таких, как они! Очень много было большевиков — из числа тех, кто вошел в город среди воинских отрядов. Они совершенно не умели пить — разучились за долгое военное время, когда водке часто негде было взяться, — и отличались от бандитов абсолютно осоловевшим видом и полной бессвязностью речи. В большинстве своем туповатые жители деревень, они погружались в жизнь, о которой не слышали никогда, но которая манила их, как мотылька манит яркий огонь. И они пропадали, как эти мотыльки, упиваясь непонятной, необъяснимой свободой и не понимая, что с ней делать, где они находятся и почему.

Тане все они вдруг показались овцами, которых ведут на убой. Стадом тупых безмозглых овец, блеющих свою невнятную песню по знаку жестокого поводыря, ведущего их не на цветущий луг, а на бойню.

Было отвратительно чувствовать пустоту и никчемность этой чужой загульной жизни, когда большинство присутствующих здесь даже не понимали, с кем они пьют и почему.

Таня разглядела кривого Кирпича, который, высоко подняв в руке пивную кружку, наполненную не пивом, а самогоном, горланил какую-то разухабистую блатную песню, а несколько большевистских солдатиков в отобранных у белых офицеров шинелях, но уже драных, пытались подпевать ему, постоянно падая лицом на стол.

Она подумала: как страшен этот контраст — дешевые бандитские кабаки, где сивуха льется рекой, и заваленные трупами улицы, которые еще не успели убрать, и мертвые тела в порту, сваленные в кучу... Это царство абсурда, слившись воедино, представляло такую отталкивающую реальность, что у Тани просто спала с глаз пелена. Она никогда не идеализировала ни красных, ни белых, но должна была находиться в этом мире. И понимала: не в ее силах что-либо изменить.