Мило

Мило опять натянул брюки и башмаки и, развязав кролика, отнес его в клетку. Потом, раздраженный и взволнованный, вернулся к себе. Понятно, Адриан не мог ограничиться одной каверзой и, пользуясь отсутствием Мило, небось обшарил его незакрытый чемодан.

И в самом деле, этот негодяй не только осмотрел чемодан! Мило, который всегда аккуратно складывал и тщательно берег одежду, тут же убедился, что самый красивый из двух его галстуков подвергся жесточайшему испытанию: Адриан навязал на нем шесть узлов, один за другим. Рукава каждой из его рубашек были скручены и связаны вместе. Альбом для рисования был покрыт чернильными пятнами, нелепыми карикатурами, надписями вроде: «Мило — осел», или пояснениями под рисунками: «Этого страхолюда, этого идиота хорошо бы вставить в рамку и вывесить портрет в уборных».

Наконец, на титульной странице «Жаку Крокана» Адриан выписал огромными чернильными буквами: «Эта книга пренадлежит (вместо «и» стояло «е») милому Мумулю Каттинулю».

Перелистывая любимую книгу, Мило увидел в ней и другие чудовищно наглые надписи.

Каталог новинок, служащий Мило своеобразным гербарием, был вконец испорчен. Адриан, должно быть, прочитал полученные им письма, ибо пакет с письмами был развязан. Он также просмотрел его документы — метрику и свидетельство об окончании школы, которые хранились в большом конверте.

От злости и огорчения Мило даже заплакал. Ведь надругались над его скромными сокровищами! Адриан проник к нему в комнату и подло насмеялся над самыми сокровенными, самыми дорогими его чувствами и вещами!

Он был готов ворваться к Кассиньолям, протестовать, потребовать возместить ущерб…

«Ущерб… Но какой ущерб? — спросил он себя. — Адриан будет насмехаться надо мной, гордясь своей выходкой. Кассиньоль оплатит мне цену книги и альбома, ну, может, еще и галстука… Но все это не возместит мне главного… Своими жалкими подачками они не возместят мне ни нанесенного оскорбления, ни любимых вещей, которые, как и друзей, возместить невозможно!» Допустим, он пойдет пожалуется… И Мило как бы услышал те жалкие слова, которые он скажет хозяевам и которые выслушает от них в ответ… Все это придало ему вдруг решимости:

«Нет! Я не желаю больше видеть ни Адриана и вообще никого из Кассиньолей! Я хочу вырваться отсюда! Уйти завтра утром, когда все еще спят. Это будет лучший и единственный способ протеста!»

Мысль эта необычайно воодушевила его. Он заметался по комнате, сжимая кулаки и приговаривая: «Вот что надо сделать! Уехать!.. Но куда? В Руан или в Марсель? Сначала на два дня в Марсель, как и предлагал мне Фиорини, потом махнуть в Руан. Но хватит ли денег, чтобы позволить себе такую роскошь? Об этом я узнаю завтра на Авиньонском вокзале. Ведь так или иначе придется идти в Авиньон… Я пойду пешком; раньше восьми все равно автобуса не будет, а если бы и был, я бы не поехал на нем… Кассиньоль не должен знать, куда и как я отправился, а то еще задержит… Поэтому я не поеду автобусом, а пойду дальней дорогой, через Нов, по Национальной дороге № 7 и по мосту через Дюранс. Там-то уж никто не станет меня искать!»

Был час ночи, когда Мило наконец погасил свет. Заснул он с трудом, боясь, как бы не проспать. Ведь надо было встать в половине шестого.

ГЛАВА LXIX

Первый же луч солнца, заглянувший в комнату, разбудил его, как и обычно. Было четверть шестого. Мило отвернулся к стене и попытался было снова заснуть. Но тут же вспомнил об отъезде и сел на кровати. Ехать или остаться? Через несколько секунд все его сомнения улетучились. Ехать!

Он окунул голову в таз с холодной водой, торопливо, чуть ли не лихорадочно умылся и привел себя в порядок, размышляя о малейших деталях отъезда, походившего, скорее, на бегство. Он, конечно, слишком преувеличивал, думая, что побег его взволнует хозяев.

«Я еще мальчишка, — уверял он себя, — поэтому меня доверили Кассиньолю. Он тотчас же бросится на поиски, постарается поймать меня, считая, что сам я не мог решиться на такой шаг».

Мило надел дорожный костюм и кое-как побросал свои вещи в чемодан: надо было торопиться! Потом спустился во двор, отвязал Барбю, напоил Мутона и насыпал ему в ясли добрую и уж никак не предусмотренную Кассиньолем порцию овса.

Он прошелся по двору, распрощался с курами, с козой и с подросшим козленком, которого уже засадили за загородку, чтобы хорошенько откормить и отправить на бойню.

По воскресеньям хозяева вставали поздно, не раньше половины восьмого. Обычно Мило звали завтракать около восьми часов. Если он не придет, они подумают, что он еще спит или ушел в Шато-Ренар, и позавтракают без него. Его исчезновение обнаружится только поздно утром, а может, даже и в полдень. Тогда они поднимутся в его комнату, дверь которой он оставит открытой, увидят голый матрац со сложенными на нем одеялом и простынями, а на ящике, служившем Мило письменным столом, на самом виду, — письмо, адресованное мосье Кассиньолю.