Милое дитя

– Гляди, мама! – Передо мной возникло лицо мальчика. Он свесился через барьер, который оберегал его от падения во сне, и болтал руками в воздухе. – Я могу летать!

– Хватит, Йонатан, – прошипела девочка. – Это опасно. К тому же мы хотим послушать историю.

– Ладно, – проворчал Йонатан и влез обратно. Пока он укладывался, матрас вспучивался между рейками. – Хочу послушать про самолеты!

Девочка цокнула языком.

– Это не тебе решать. Я старшая, и выбирать мне.

– Всегда ты выбираешь!

– Да, и по праву…

– Довольно! – Голос твоего мужа заставил всех нас вздрогнуть. – Сегодня никаких историй. Лена, вставай.

– Ну папа… – донесся сверху голос мальчика.

– Нет. Вы двое не умеете себя вести. Поднимайся, Лена.

Не знаю, почему я продолжала сидеть. Возможно, меня сковала внезапная перемена в его настроении, или ситуация сама по себе – так обыденно выглядел спор между братом и сестрой в этой абсурдной обстановке… Так или иначе, я просто сидела и не двигалась.

У твоего мужа сузились глаза.

– Поднимайся. Лена. Сейчас же.

У меня перехватило дыхание. Каждое отчеканенное слово как будто ножом вонзалось в легкие. Я обмякла, задышала часто и тяжело. И вдруг ощутила слабое прикосновение к коленке. Твоя дочь. Я взглянула на нее.

– Тебе нужно встать, – шепнула она едва слышно.

Долю секунды мы смотрели друг другу в глаза. Затем она резко повернулась на другой бок и укрылась одеялом, так что видны были только узкие плечи. Я поднялась как во сне, точно загипнотизированная ее голосом.

– Пожелай детям доброй ночи, Лена, – сказал твой муж с прежней улыбкой.

– Спокойной ночи, дети.

– Спокойной ночи! – прозвучало в унисон.

Он закрыл дверь и, как прежде в ванной, взял ключ с дверного косяка и запер на замок. Он запирал детей на ночь. Я зажала рот ладонью, чтобы не издать лишнего звука.

– Вот так. – Он улыбнулся и положил ключ на прежнее место. – А теперь…

* * *

Я вздрагиваю. Раздается звонок. И хоть он довольно громкий, пару мгновений никто его не воспринимает. Наконец Кам приходит в себя и тоже едва заметно вздрагивает. При этом блокнот и карандаш соскальзывают с коленей на пол. Не обращая на них внимания, Кам быстро охлопывает свою куртку, запускает руку во внутренний карман и достает телефон.

– Гизнер, – произносит он сиплым голосом в трубку.

Я пытаюсь расслышать, что говорят на том конце линии, но мешает кардиограф со своим писком.

– Ладно, секунду… – Он сдвигает телефон с уха и пристально смотрит на меня. – Наши люди обнаружили хижину. Им стоит что-то предпринять, прежде чем войти?

Мотаю головой.

– Я ударила его снежным шаром [8]. Один раз как следует… – Трогаю себя в области затылка и замолкаю.

– Вы его оглушили?

Киваю.

– Входите, – произносит Гизнер в трубку.

Откидываюсь на подушку и закрываю глаза. В голове звучит голос.

«Видишь, как у нас хорошо?»

«Да, моя радость, и впрямь хорошо», – отвечаю я про себя и улыбаюсь.

Лена

– Лена?

– Да?

– Вы можете продолжать?

Я открываю глаза и пытаюсь снова сесть. Мюнхен тут же подскакивает и поправляет подушку, так чтобы я устроилась поудобнее.

– Дайте мне минутку, хорошо?

Он понимающе кивает, и Кам говорит:

– Мы вас не торопим.

Я обдумываю, с какого момента продолжить. Это те вещи, о которых не стоит говорить, Лена. Взятые в скобки детали, о которых полицейским знать необязательно. Но тебе, Лена, следует знать, что он со мной сделал.

Перевожу взгляд с Мюнхена на Кама и обратно. Мюнхен смущенно потирает ладони. Кам со вздохом наклоняется и подбирает блокнот и карандаш, которые выронил, прежде чем ответить на звонок. Полагаю, теперь они ожидают услышать об изнасиловании – неприглядное и жестокое продолжение. Неудивительно, что мне нужно собраться, прежде чем рассказать о таком. Им невдомек, что есть еще нечто иное.

Об этом узнаешь только ты, Лена.

* * *

– Вот так. – Он улыбнулся и положил ключ на прежнее место. – А теперь – мы.

Я напрягла плечи, выгнула спину и стиснула кулаки. Ожидая примерно того же, что и полицейские к тому моменту истории.

Вспомнила Кирстен, как она вернулась домой, в прошлом году, в то смутное время от ночи до рассвета, когда все человечество мирно спит, и никто не услышит твоих придушенных криков, и не окажется поблизости, чтобы оттащить от тебя это животное и помочь тебе. Вспомнила, как она сползла по стене в коридоре, с бледным, расцарапанным лицом и в порванном платье. И как я села рядом, не осмеливаясь обнять ее.

– Почему ты не отбивалась? – спросила я.

Спросила по глупости – или просто от усталости, и еще не вполне соображала, поскольку проснулась в тот самый момент, когда Кирстен ввалилась в прихожую. Потому что спала, как и весь остальной мир, пока Кирстен насиловали на заднем дворе.

Она повернула ко мне бледное, чужое лицо и сказала:

– Потому что в тот момент я была мертва. У меня не было тела. Не было рук, чтобы отбиваться от него. Не было ног, чтобы пнуть его между ног. И разум был где-то далеко.