Милое дитя

Я бы мог с тем же успехом поговорить с Гердом, с тем лишь отличием, что мы обращались бы друг к другу на «ты», Герд на прощание назвал бы меня ослом, а я его – идиотом. Полицейские всюду одинаковые, подобранные как по шаблону. И говорят одно и то же. Ближайшее окружение. Эта фразочка преследует меня и теперь, в машине. Как неприятный, удушливый запах, она стелется по воздуху, давит на мозг. Все считают, что я не знал свою дочь. Закрывал на всё глаза. Провел последние четырнадцать лет – а может, и того больше – в полудреме, убаюканный любовью к своему единственному ребенку. При этом я знаю свою дочь, знаю очень хорошо.

Я с шумом тяну носом и бросаю взгляд в салонное зеркало. Вижу только глаза Ханны и лоб. Эти глаза и лоб могли бы принадлежать Лене. Я бы мог везти ее на гимнастику или к школьной подружке.

«Папа, – донеслось бы с заднего сиденья. – А может, остановимся и купим быстренько мороженого?»

«Звучит неплохо. Кто платит?»

«Ты должен меня угостить, папа! Я ведь еще маленькая и не хожу на работу».

«Ох, а я-то и позабыл… Ладно, Лена. В порядке исключения, только для тебя».

Быть может, однажды и Ханна попросит у меня того же. «Дедуль, может, остановимся и возьмем мороженого?» Что угодно отдал бы за этот день…

– Может, сделаем остановку, Ханна? – говорю я с улыбкой и надеждой смотрю в зеркало. – Ехать еще минут тридцать. Не помешало бы остановиться и размяться, что скажешь?

Ханна молча смотрит в окно. По обе стороны от дороги тянутся деревья и поля. Прогноз погоды не сбылся: если час назад небо было чистым, то теперь наползла серая дымка. Жаль, я не могу заглянуть в голову Ханне. Хочется спросить, каково ей сейчас, на скорости в сто тридцать километров. Пугает ли ее такая скорость или, наоборот, приводит в восторг. Не терпится ли попасть наконец домой. Но всякий раз, когда мы остаемся наедине, что-то меня сдерживает, и я не решаюсь спросить ее о вещах действительно важных. Возможно, из страха что-то испортить.

Прямо передо мной перестраивается «БМВ», прерывая мои раздумья. Знак с правой стороны указывает на техстанцию через пять километров.

– Ну так что, Ханна? – предпринимаю я еще одну попытку. – Что скажешь? Остановимся на пару минут?

– Лучше не будем делать остановок и доедем до дома, дедушка.

– Понял, отлично, – произношу я нарочито бодрым тоном, стараясь скрыть разочарование, и, сам того не сознавая, продолжаю себе под нос: – Пожалуй, и в самом деле глупая идея. Чего доброго, кто-нибудь достанет телефон и сделает очередной снимок зомби-девочки…

– Что ты говоришь, дедушка?

– Что ты совершенно права, Ханна, – отвечаю я громче и снова улыбаюсь ей в зеркало. – Лучше поскорее доберемся до дома.

Вытягиваю шею, чтобы увидеть лицо Ханы целиком. На этот раз она тоже улыбается. Моя Лена…

* * *

Гермеринг расположен к западу от Мюнхена и считается районным центром – а вовсе не деревней, как называла его Лена, всякий раз закатывая глаза. Возможно, ей казалась немыслимой перспектива тратить по полчаса на дорогу от Гермеринга до Мюнхена. А может, дело в окружении, по-своему уютном и даже при сорока тысячах жителей довольно ограниченном. Мы никогда не говорили на эту тему. Так или иначе, сразу после поступления в Университет Людвига-Максимилиана она сняла небольшую квартирку в Хайдхаузене, возле Изара. Дорога до университета занимала не больше пятнадцати минут, и Лена была счастлива. Само собой, я взял на себя расходы по аренде, хотя Карин и настаивала на том, чтобы Лена подыскала себе подработку и вносила часть платы. Или на худой конец сняла комнату в общежитии. Но я и слушать об этом не желал. Мне хотелось, чтобы моя дочь могла сосредоточиться на учебе и никто ей не мешал. Мы с Карин время от времени навещали ее в Мюнхене. Нам нравится город, но сами мы никогда не задумывались о том, чтобы перебраться туда. Нам требуется ровно то, что предлагает нам Гермеринг, – домашний уют, ограниченный круг. Детские сады, школы, детские площадки, магазины и врачи в непосредственной близости. Идеальное место для семьи. Так мы рассуждали, когда в восьмидесятые покупали участок в недавно сформированном районе. Идеальное место, чтобы растить ребенка.

– Не забывай, что Ханна уже, в общем-то, не маленький ребенок, – заметила Карин сегодня за завтраком.

Мне настолько не терпелось поскорее выехать в Регенсбург и забрать Ханну из центра реабилитации, что у меня тряслись руки, и я едва управлялся с ножом. Карин забрала у меня тарелку с намазанным наполовину и уже разодранным ломтем хлеба. Я был на взводе. Мне оставалось лишь наблюдать, как Карин намазала хлеб маслом и положила сверху кусок ветчины, порезала на две части и со знающим видом пододвинула мне тарелку.

– Я в курсе, – ответил я и принялся за бутерброд.

Карин отодвинула в сторону свою тарелку, на которой лежал хлеб с джемом, чтобы было куда опереться локтями, и сложила кисти у подбородка, как в молитве.