Милое дитя

Я пячусь назад с орудием убийства в руке. В поле моего зрения попадают дети; вот они, застыли как вкопанные. Ханна стоит с неподвижным, пустым лицом. Йонатан перепуган. Слезы скатываются по щекам, рот беспомощно приоткрыт. Руки плетьми висят вдоль хрупкого туловища. Его глаза, его взгляд… Снежный шар был его подарком для меня, самым важным его поступком, его гордостью. И этим снежным шаром был убит отец. Он убил отца, потому что подарил снежный шар мне. Его губы сложились в беззвучное:

– Мама…

Роняю шар. Он бьется об пол, и удар отдается в моем сознании. Для меня шар разбит только теперь. Этот звук пробивается сквозь кокон, подстегивает меня. Я опускаюсь на колени рядом с телом и достаю связку ключей из кармана брюк. Господи, он шевельнулся? Этого не может быть, это невозможно, он мертв, как позднее установит полиция. Я снова пячусь. В моей руке звенит связка ключей. Я бросаюсь к двери, дрожащими пальцами поочередно вставляю ключи в замок, пока какой-то из них не подходит. Подходит! Дверь открыта!

– Дети, быстрее! – кричу я. – Бежим!

Однако они не двигаются. Оцепенело стоят у неподвижного тела своего отца.

– Ну же! Надо бежать!

Точно в замедленной съемке, Йонатан опускается на пол рядом с отцом. Его туловище судорожно дергается. Он всхлипывает, тихо, от боли, от любви.

Недоуменно мотаю головой. Смотрю на Ханну. Она так и стоит, не двигаясь, на лице по-прежнему никаких эмоций.

Я задыхаюсь. Ни о чем больше не думаю, в голове лишь одна мысль: «Прочь отсюда!» Ноги сами приходят в движение. Пересекаю узкую веранду, спотыкаюсь, сбегаю по ступеням. Вокруг кромешная тьма и холодный воздух. На мгновение у меня перехватывает дыхание, легкие словно отказываются вбирать этот странный воздух. Настоящий, свежий воздух.

Я бегу. По заросшему травой участку, где стоит хижина, и к деревьям, растущим у самой его границы. Ветки царапают лицо, я почти ничего не вижу в темноте, под ногами хрустит, громко и сухо. Отмахиваюсь от ветвей, иногда хватаю руками пустоту, спотыкаюсь, падаю. Чувствую боль. Снова поднимаюсь – бежать, бежать дальше, прочь отсюда.

Что это? Кажется, позади хрустнула ветка? Он поднялся, гонится за мной?

Бежать, быстрее!

Бегу, спотыкаюсь, поскальзываюсь, врезаюсь в дерево.

Бежать, не останавливаться!

За спиной слышен хруст.

Впереди, в некотором отдалении, между деревьев… мигает свет?

Два огонька, совсем крошечные, но при этом движутся. Фары автомобиля?

Я бегу на свет – бежать! Только не останавливаться! Дорога, это дорога! Размахиваю руками. Машина, там и в самом деле едет машина! Бегу ей навстречу, продолжаю размахивать руками, машина все ближе, и вот… оглушающий удар. В глазах вспыхивают молнии. Веки дрожат, я лежу на жесткой холодной земле. Ужасно холодно. Краем глаза ловлю движение. Человек. Склонился надо мной. Водитель машины. Голос не сочетается с лицом.

– Фрау Грасс? Фрау Грасс! Только не волнуйтесь, фрау Грасс!

Маттиас

Сон никак не идет. При этом хочется поскорее уснуть, чтобы наступило завтра: новый день, лучше этого. Карин лежит рядом, чуть слышно свистит носом во сне, и то и дело беспокойно ворочается. По крайней мере, она спит, счастливая.

Конечно, я ожидал другого. Когда Ханна после нашего приезда сказала: «Но это вовсе не мой дом, дедушка», – мне как будто рассекли грудную клетку топором и заживо извлекли сердце. Должно быть, она решила, что я отвезу ее обратно в хижину. В первый миг у меня даже пропал дар речи, но Карин сумела сымпровизировать.

– Ты права, Ханна, – сказала она, словно все так и должно быть. – Это наш дом, мой и твоего дедушки. Твоя мама долгое время жила здесь с нами. Вот мы и подумали, что тебе захочется побывать здесь. Хочешь посмотреть ее старую комнату?

– Да. – Ханна кивнула.

Карин взяла ее за руку и повела на второй этаж. Я поплелся за ними на некотором отдалении.

Вообще-то от прежней комнаты Лены осталась одна оболочка. Кровать из сосновой доски, шкаф, стереоустановка, которую мы подарили Лене, как только она открыла для себя музыку, письменный стол и стул. Всё на своих исконных местах. И на потолке над кроватью наклеены звезды, которые светятся в темноте – сентиментальный пережиток со времен младшей школы. Лена тогда сама составила собственные созвездия. «Глупо, если на звезды можно смотреть только ночью и на улице, да, папа? Ведь куда лучше засыпать под звездами, да?» – «Да, Ленхен, все верно», – согласился я и помог ей наклеить звезды на недосягаемой для нее высоте, в то время как Лена давала мне указания.