Милорд

И ставка повысилась в третий раз. Теперь Ника спасает человека, запертого в теле социопата. Его, Мартина, спасает, окончательно сдавшись паучьей лжи Виктора, пристегнутая не наручниками, а непомерной ответственностью — кроме нее у «Милорда» никого нет. История, начавшаяся с мертвой собаки, закончилась изрезанной спиной и полным подавлением воли.

— Так и делай добрые дела, — мрачно сказал Мартин, наблюдая за шмелем, вьющимся вокруг единственного розового куста.

В этот момент он снова почувствовал чужое прикосновение. Кто-то сидел прямо за ним, прислонившись спиной, и даже сквозь сюртук он чувствовал чужое тепло.

— Может, я тоже когда-то хотела делать добрые дела? — тоскливо прошептала Мари.

— Не смей сравнивать, — огрызнулся Мартин. Впрочем, прогонять назойливое видение не стал.

— Ты не собираешься его лечить, правда, хороший?

— Конечно нет. Я хочу увезти его подальше от семьи и от Ники, которой он меня шантажирует, привезти в больницу и сдать. Даже если он каким-то образом обеспечил себе алиби на момент убийства Дары, то наркотики, спрятанные по всей квартире, он никуда не денет. К тому же, — задумчиво сказал он, касаясь кончиками пальцев досок, — часть я перепрятал.

— Умный котенок, — вздохнула Мари.

Мартин спиной почувствовал ее движение, а в следующую секунду она взяла его за руку, переплетя свои пальцы — длинные и бархатные — с его. И на этот раз не стал отдергивать руку.

— Но он хочет забрать Нику с собой, — выдохнула она обжигающие слова.

— Значит, я придумаю, как этого избежать. А если нет… будет моей уликой.

— Она будет врать полиции. Покрывать его, — задумчиво протянула Мари.

— Значит, мне придется постараться, чтобы она не сделала этого, — усмехнулся он, оборачиваясь. Мари смотрела на него тоскливым зеленым взглядом, и на белых цветах в ее волосах дрожали темные капли крови.

— Он меня убил, — пожаловалась она.

— Мы. Я виноват не меньше, чем он. И ты виновата не меньше, чем мы оба.

— Так почему тебе стыдно передо мной? — прошептала она, подаваясь вперед. В ее взгляде явственно читался голод, и Мартин не знал, что удовлетворит его. Похоть? Жестокость? Или она тоже хочет крови?

«Интересно, если я исполосую себе вены и позволю этой паучихе меня сожрать — займет она мое место? Вот это была бы месть», — с усмешкой подумал он, представив себе Виктора, который делит сознание с Мари.

— Потому что совесть — это проклятье, — сказал он, поднимаясь.

В воздухе висел тяжелый и липкий запах духов. Мари не было — только несколько темных пятнышек на светлых досках.

…

Виктор не мог уснуть.

Мартин молча сидел в своем кресле и смотрел в огонь. Виктор чувствовал его тяжелую, обреченную тоску. Когда-то Виктору казалось, что нет на свете силы, которая заставила бы Мартина смириться. Но сейчас он сидел к нему спиной, опустив голову и волосы падали ему на лицо, а он их не убирал. Молчал, но Виктору хотелось, чтобы он снова злился и ненавидел, кричал, осуждал — лишь бы не чувствовать этого отупелого болезненного равнодушия.

Он думал, Мартина ничто не сломает. Но он сломался — так просто, так легко, будто никогда не было принципиального и несгибаемого человека, который всегда знал, как жить так, чтобы мир становился Правильным.

Виктор не чувствовал себя победителем. Только предателем и подлецом.

Ника спала, отвернувшись и сжавшись в комок на краю кровати. Ее волосы, рассыпавшиеся по одеялу, казались почти черными, будто напитанными темнотой.

Хотелось протянуть руку и дотронуться до нее. Чтобы она открыла сонные серые глаза и улыбнулась ему. Обнять, прижать к себе и не чувствовать, как отзывается в душе живущее там зло.

Когда-то Риша спала рядом, прижимаясь к нему каждую ночь, и он не чувствовал ничего, кроме нежности и сострадания — она болела, ее знобило и она искала тепла. Доверяла ему и не могла представить, чтобы он пошел на жестокость. И мысль причинить боль тогда показалась бы отвратительной и абсурдной.

Сейчас все было по-другому. Иногда ему казалось, что прошлая жизнь продолжается, и он проснется в своей комнате, где на шкафу белеет нарисованная Мартином чайка. Что деревья будут бросать кружевные тени на пол, а впереди только будущее — белое и золотое, незапятнанное, неизмятое и неизмаранное черным.

Ника дышала ровно, но раз в несколько секунд едва заметно вздрагивала. Если бы он не смотрел на нее в упор — не заметил бы этого.

Она плакала. Эта боль, вырывающаяся наружу тихими, тщательно скрываемыми слезами, была самой сильной, самой отчаянной. В душе мгновенно колыхнулось багровым маревом желание сжать пальцы на ее плече, перевернуть ее на спину и заглянуть в глаза, ловя сменяющееся страхом отчаяние. А потом сделать все, чтобы оправдать этот страх и вернуть отчаяние в глаза.

Он протянул руку и замер.

Темнота смывала черты ее лица, и он видел рядом совсем другую девушку.

Плачет ли Риша по ночам? Вспоминает ли хоть иногда или он давно стал призраком, растворившимся в прошлом?

«Сам виноват, — неожиданно устало сказал Мартин, не поднимая головы. — Почему ты Ришу-то не искал? Я бы и то больше понял».

«Она… умерла», — молча ответил он.

«Врешь, я бы знал».