Милорд

Мартин молчал. Он не хотел показываться Виктору в таком виде и думал привести себя в порядок в беседке, но побоялся, что тот без его присмотра что-нибудь натворит. К тому же там, в беседке, он постоянно чувствовал незримое присутствие Мари, которое его раздражало.

Но реакция Виктора его удивила — он ожидал радости, злорадства, попыток причинить боль или добить. Но никак не отчаяния, тоски и искреннего раскаяния.

И Мартин не мог не признаться себе в том, что в душе шевельнулось тщательно запертое чувство. Он хотел помочь. Хотел — и не мог, потому что Виктор не оставил ему выбора. Сделал все, для того, чтобы Мартин больше не смог сочувствовать ему.

Не смог любить, потому что монстры не заслуживают любви.

«Ты так ничего и не понял. Если бы монстров никто не любил — их бы не существовало», — подумал он, погладив подлокотник кресла.

Под ладонью стелился теплый бархат. С детства знакомое прикосновение. Обивка кресла не истерлась и не засалилась за годы, и само кресло осталось таким же, как он его создал. В кресле никто никогда не сидел. И самого кресла не существовало. Кресла не было, как и человека, сидящего в нем, а любовь была, и отчаяние вместе с ней. Омерзительный парадокс.

— Что тебя заставляет так метаться? — вывел Мартина из размышлений голос Ники.

— Совесть, — ухмыльнулся Виктор, чувствуя, как тоска медленно ослабевает.

— Он не стал бы тебя мучить. Он не такой, как ты.

— Нет, милая, моя собственная совесть. Не этот, чтоб его, сверчок в зеленом сюртуке.

— За что же тебе стыдно?

Голос звучал, голос задавал вопрос, но Мартин не чувствовал в нем никаких чувств. Будто это отзывалась глубоким женским голосом бездушная программа.

— За него. За тебя. За все, что я сделал когда-то и за то, что еще обязательно сделаю.

— Театр тебя испортил, — заметила Ника. — Не иначе та женщина научила тебя таким патетическим речам.

Мартин почувствовал, как в душе Виктора рывком ожила мутная злость. Пришлось встать с кресла и подойти к проему.

— Не смей говорить о ней, тем более в моей, черт возьми, кровати! — прошипел Виктор, сжимая ее подбородок и заставляя посмотреть себе в глаза.

— Как скажешь, — слабо улыбнулась она.

Мартин чувствовал, как сильно Виктор сжимал пальцы и точно знал, что ей больно. Но прочитать эту боль по ее лицу было невозможно.

«Не смей».

— Ах, надо же, кто зашевелился! Ты там в креслице у себя подыхал, вот и проваливай обратно! — в голосе Виктора отчетливо звенело подступающее безумие, а на лице Ники впервые отразилась растерянность, а следом за ней — испуг.

— Не смей! — выдохнула она.

И сейчас этот страх коснулся сознания Виктора ледяной водой, смыв остатки тоски. А следом за ним ожила ревность. То, что еще недавно сыто затихло, удовлетворенное болью, теперь снова владело разумом.

«Чтоб тебя!»

Случилось то, чего он больше всего боялся. Срыв произошел именно сейчас, когда у Мартина почти не было сил.

«Помочь тебе, котеночек? — вдруг раздался над ухом вкрадчивый голос. — Решай быстрее, или хочешь проверить что он сделает с девочкой?»

«Да, да, черт тебя возьми!»

«Что „да“, хороший?» — голос звучал, но самой Мари не было видно.

«Помоги мне», — с ненавистью выплюнул Мартин.

Она прошла мимо, обдав липким запахом духов. Он видел, как бархатный подол черного платья обвивает ее колени. Как вздрагивает в такт шагам белоснежный венок. Она никуда не торопилась.

Наклонилась над проемом:

— Ой, как там некрасиво…

— Да не стой же ты! Или дай мне!

— И что ты станешь делать? — вкрадчиво спросила она. — Смотри горло себе не вскрой в благородном порыве, они же у тебя бурные и внезапные, как эпилептические припадки.

Она стала спиной к проему, широко раскинула руки, улыбнулась ему и продекламировала, соблюдая нарочитую академичность:

— Слетайтесь, духи смертоносных мыслей,
Мое вы извратите естество,
Наполните меня всю, целиком, и капли не оставив,
Жестокостью! Пусть кровь моя густеет,
И больше нет пути сомнениям в мой разум,
Нет доводов рассудка и совести уснувшей угрызений,
Что помешать могли б задуманному делу!

Не успел Мартин ответить, как она упала спиной в проем, как должно быть, когда-то падала с моста в ледяную реку.

Он бросился к проему и в тот же миг раздался глухой звук удара и всхлип, приглушенный ладонью.

— Дрянь! — в голосе Виктора было столько отвращения, словно он увидел на месте Ники насекомое. Он держал ее за плечи, чуть отстранив от себя, и Мартин чувствовал его нарастающую тошноту.

Мартин смотрел Нике в глаза и про себя умолял ее молчать, чтобы не разбить хрупкий морок.

«Значит, вот как. Не только кровь нужна, нужно еще и договариваться с тем, что мне отвратительнее всего. Никакой Мари здесь нет и быть не может, но откуда, черт возьми, она все-таки взялась?..»