Милорд

А Виктор чувствовал, как гаснет, шипя словно залитый водой костер, вырвавшееся наружу безумие. Красивая блондинка в белоснежном венке улыбалась ему, и кровь с перерезанного горла текла на воротник. Черная капля сползала с уголка губ, оставляя маслянистый след.

…Он вскрыл Мари горло, держа за волосы. Они стояли на мосту, безлюдной майской ночью, и он обнимал ее за талию и в этот момент чувствовал себя почти влюбленным в нее. Мари была прекрасна, сказочно красива, настоящая Офелия, с ужасом смотрящая на приколотые к его нагрудному карману фиалки.

Почти бутоньерка. Почти свадебные костюмы — вот и на невесте белый венок.

Фиалки. Рита выбрала такой же цветок. Тайный знак, означающий переход за грань. Но Риты не было на мосту и она не могла видеть, как он сделает то, ради чего приехал в город в тот день.

Лезвие прошло мягко и бесшумно. Рана сначала показалась ему тонкой ниточкой, ожерельем на белоснежной коже. Мари успела растерянно посмотреть вниз, а потом поднять на него полный животной тоски взгляд, и в этом взгляде он прочитал осознание.

Он смотрел ей в глаза, когда она умирала. Смотрел, улыбался, а потом наклонился и поцеловал ее.

Потому что любил ее в этот момент.

Потому что кровь казалась медом на леденеющих губах.

Потому что никогда, ни к кому больше не испытывал таких чувств. Виктор выпивал поцелуем ее смерть и в последний раз в жизни был так ошеломляюще счастлив.

Он разжал руки, и Ника медленно отстранилась, встала с кровати, а потом, подобрав с пола кофту, выскользнула за дверь.

Мартин успел приглушить ладонью облегченный вздох.

— Это твои шуточки?! — прошипел Виктор.

«Нет, — честно ответил Мартин. — Я понятия не имею, откуда она взялась».

— Лжешь.

«Ты знаешь, что нет».

— Мы поедем, черт тебя возьми. Поедем и сделаем то, что ты хочешь… она… она не твой призрак, она не будет преследовать, если мы станем… ты ведь не убивал ее… — растерянно пробормотал Виктор, но Мартин услышал в его голосе нотки фальши. Едва заметные, но для Мартина отчетливые, как признание.

«Что ты задумал?!»

— Сделаю… все сделаю, как ты хочешь… — бормотал он, раскачиваясь, и его виски начинало едва заметно ломить.

Сильнее и сильнее. Наконец, не выдержав, Виктор широко улыбнулся и расхохотался, истерически и зло. Он смеялся в черный потолок, упав на спину и царапая простыни, будто пытаясь их разорвать.

Мартин молчал.

Ему нечего было сказать. Он понял, откуда взялась в его комнате Мари — никакая это не совесть Мартина, это призрак, тревоживший Виктора. Понял, откуда взялась ядовитая тяга Виктора к боли — он желал испытать те же чувства, что в момент первого убийства, даже если сам не понимал этого.

«Но это ничего не меняет, не-так-ли?» — думал он, слушая бьющийся звон смеха.

Действие 8 И он будет счастлив

And if you cut yourself
You will think you're happy
He'll keep you in a jar
Then you'll make him happy.

«Sappy» Nirvana

Мартин проснулся первым. Замер на несколько секунд, прислушиваясь к ощущениям. Он лежал, болезненно извернувшись, и прижимался лицом к пахнущим хлоркой и железом простыням, на которых частые, черные капли перемежались с узкими полосами. Он медленно поднес руки к лицу.

Почти все ногти были обломаны и кровоточили.

— А в детстве его истерики были не такими фееричными, — вяло сообщил он.

— Были бы его истерики и в детстве такими — ты бы его утопил в корыте для свиней, — глухо отозвалась Ника. Голос ее звучал хрипло, как при простуде.

— Мне жаль, что ты на это смотришь, — тихо сказал он, с трудом разгибаясь и садясь на край кровати. Казалось, по раскаленному штырю вогнали в плечи, в поясницу и в грудь, и еще несколько спиц — в виски и глаза. — Может быть ты все-таки уедешь, а? Мне совсем не больно и не страшно хоть съесть этот нож, которым он тебя заставил меня полосовать.

— Я никуда не поеду, Мартин, — улыбнулась она. — Хотя бы потому, что я больше других заслужила досмотреть этот спектакль до конца.

«Слава богу, уже хотя бы не Милорд», — тоскливо подумал он, стягивая рубашку. Хотелось соблюсти приличия, но он с почти мазохистским удовольствием отказал себе в этом.

О каких приличиях говорить, если он вчера развлекал Нику припадком, а остальных домочадцев и соседей — сатанинским смехом и воем?

— Милая, послушай, я все понимаю. Виктор хорошо постарался, он умничка и молодец, это я его таким воспитал, — начал он, с отвращением снимая с вешалки рубашку — белую, точно такую же, как он только что снял, — но у меня сейчас очень, очень… сложная задача. И я ничего не могу сделать, пока ты здесь, потому что с какого-то черта ему тебя не жалко… да твою мать, — он обернулся и замер, не застегнув рубашку. — Ника, может ты все-таки поедешь?!

— Куда? — тихо спросила она. Мартин хотел найти слова, правильные и красивые, но не мог — смотрел на черные отпечатки пальцев, выступающие у нее на шее. — К родителям? К тем родителям, которые меня ему отдали, даже не моргнув?