Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа

Я прекрасно сыграл свою роль, на многие года получив инвалидность. Самое главное, что нет никому дела, вижу я или не вижу, смотрят на заключение, на формуляр, смотрят в списки инвалидов зоны, до остального дела никому нет. Так и смотрели на меня все врачи, с которыми мне приходилось работать: инвалид и, слава Богу, свой фельдшер, – а чаще всего меня просто госпитализировали, так что я там, где работал, там и жил, там и питался. В то время обыкновенно при санчасти в зонах была своя кухня, свои повара и другое, отличное от общего, питание, даже с диетой. Врачи – все зэки, все свои и относятся к тебе в зависимости от твоих личных качеств как в работе, так и в жизни. Работать приходилось много, посменно, без выходных, а когда один, то круглые сутки, засыпая от случая к случаю.

Так, работая, учился, учась, работал. Где бы я ни работал, с врачами всегда был, что называется, на короткой ноге, активно работая, активно живя. Врачи видели во мне не только помощника, но часто и друга, которому можно доверять и который не продаст, не заложит, а уж выполнит все досконально. Это спасало меня больше всякой инвалидности, так как и они стояли за меня горой в случае надобности.

Кто-то настучал на меня и на всю санчасть, что она держит на «койке» здорового фельдшера, выдавая его за инвалида. В стационар пришла комиссия, якобы для проверки всех историй болезни и в соответствии с ними больных. Начальник санчасти предупредил, а он был свой, чтобы сберегли Арцыбушева: комиссия интересуется им.

Пришли, сели, по историям болезни вызывают больных. Я, в белом халате, в белой шапочке, поочередно ввожу больных, врач делает пояснения. Лежал у нас некто, разбитый параличом, ничего не говорящий, а несвязно мычавший сифилитик, которого я ввел в ординаторскую. Доктор, обращаясь к комиссии, подает им историю болезни и говорит:

– Арцыбушев, люэс[130] три креста, паралич.

– Уведите! – сказала комиссия, посмотрев для проформы еще двух-трех, выкатилась не солоно хлебавши.

Доктор, получив сигнал, переписал историю болезни сифилитика на мою фамилию. Стукач был посрамлен!

Как-то лег к нам с этапа юноша Ваня Кудрин с открытой язвой желудка. Как выяснилось, военный фельдшер. Попав в плен, маханул к власовцам, чтобы не попасть в лагерь военнопленных. С власовцами – на передовую, а с передовой – к своим. Кажется, кроме ордена, парень ничего не заслужил. Не тут-то было.

– В плену был?

– Да! Бежал!

– У власовцев был?

– Да, чтобы легче бегать!

«Смерш», тюрьма, лагерь, измена Родине – десятка!

Ваня лежит в той же палате, в которой ночую я. Вечерами режемся в шахматы. Я проигрываю чаще и вхожу в азарт, начинаю злиться. Ванька видит, а подзуживает. Так постепенно он стал мне ненавистен: видеть его не хочу, а играть тем более. Он видит и все понимает, но молчит.

Однажды у меня страшно разболелся глазной зуб. Зубного врача в зоне не было. Пошел в гнойную, показал, положили на стол, сделали укол в десну, наложили щипцы, тягонули и сломали зуб. К ночи щека раздулась, к утру лица не видно – жар до сорока. Абсцесс. Я в бреду, открываю глаза, Иван сидит рядом. Сколько бы я ни открывал глаза, он тут неотступно, что-то колет в мышцу, дает пить. Температура все лезет и лезет. Ни лица, ни уха – все сплошной шар. Слышу вопрос:

– Заражение крови?

– Пока еще нет, но может, пенициллина-то нет.

На четвертые сутки что-то прорвало, и начало хлестать изо рта зеленое, зловонное, с литровую банку нахлестало. Иван неотступно рядом. Так он меня и выходил, а может, и от смерти спас. С тех пор все мое сердце было отдано ему, и дружба наша длилась до моего этапа в особо режимный, и то мы с ним продлили расставание на шесть месяцев. А дело было так: поплыли слухи о создании на Воркуте особо режимных лагерей каторжанского типа. В них собирали всю 58-ю. Я в списках.

Мы с Иваном работаем фельдшерами в разных зонах, но при острой надобности пройти друг к другу можно. Я пошел к нему и рассказываю все по порядку.

– Ванюха, что делать? Как спастись от этапа?

Ванька думал, думал и придумал.

– Я тебе сейчас тройную дозу противотифозной вакцины под лопатку всажу. Легкий тиф замастырим.

Я скинул рубаху и говорю:

– Валяй!