Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа

Кончалась полярная ночь, все упорней и настойчивей показывалось на горизонте солнце, все выше и выше оно поднималось над снегами окоченевшей тундры. Оно не грело, не ласкало теплом, а леденяще светило на мертвенно-белое пространство, в котором царствовала смерть. Морозы не спадали, леденящий ветер, останавливая дыхание, валил с ног, заметая бараки по самую крышу. Камень долбили, крошили, поднимая на-гора, темные черные тени от зари до зари, с утра до утра!

Люди в отчаянии кайлом или лопатой отрубали сами себе кисти рук, фаланги пальцев, обливали своей мочой на ледяном ветре конечности, обжигая их и обрекая на ампутацию. Раскрошив в котелок пайку хлеба, они кипятили ее с водой, вызывая тем самым страшные поносы и, в конечном результате, смерть. Увечье и смерть были единственным избавлением от гибели на общих работах, медленной и верной.

Саморубов судили, добавляя сроки, но что стоят добавленные года к общему сроку в двадцать пять?! Безруких и беспалых на общие работы не пошлешь, а на работах в зоне выжить легче. Каждый искал путей спасти свою жизнь, и часто они вели к неминуемой гибели.

С одним из этапов в зону пришел доктор, осужденный по бытовой статье. Он был расконвоированным, а потому имел возможность, минуя начальство, сам через медуправление добывать необходимые медикаменты для санчасти. Началась какая-то помощь больным, санчасть ожила, Яшку этапом угнали в другую зону, и прием в амбулатории вел опытный врач. Исчезла Яшкина линейка – появился стетоскоп. Доктор Шугалтер перевел меня из моего барака в санчасть к себе, и тут началась моя практика фельдшера.

Я ему, не скрывая, не таясь, рассказал все о себе, о том, как я стал фельдшером и какой мудрый «Соломон» натолкнул меня на этот путь. Мы очень быстро подружились. Он стал моим первым учителем, как некогда Митька Наумкин в моих познаниях в электротехнике. Тут было во много раз серьезней и ответственней. Латынь я понимал и разбирался в названиях лекарств, действие многих знал от мамы. Мне помогали природная смекалка, живой и деятельный характер, умение схватывать на лету мысль, осуществлять ее с рвением и видом знающего, опытного. Не зная как, я спрашивал и учился на ходу науке спасать, спасать всеми силами и возможностями, имеющимися на данный момент под руками. В свободные минуты доктор объяснял и показывал, а я впитывал и применял. Внутривенные вливания, вскрытия фурункулов, сложные перевязки, клизмы, банки, раздача лекарств по назначению, амбулаторный прием вместе с опытным и доброжелательным доктором были для меня высшей школой практической лагерной медицины. Вся ее наука состояла в спасении и помощи. По-дружески я рассказал доктору о моей «козырной», спрашивая его совета, как мне лучше сыграть ей, чтобы подстраховать себя инвалидностью.

Он внимательно выслушал и сказал:

– Как мне ни тяжело расставаться с тобой, как бы мне этого ни хотелось, я выхлопочу там, – он кивнул головой, – перевод тебя в нормальную зону, ближе к Воркуте, там тебя обследуют и наверняка инвалидизируют, а фельдшер-инвалид всем необходим, так как в санчасти это внештатная, добавочная единица, всегда необходимая и ценная.

Сказано – сделано. Вернувшись из своей очередной поездки в Воркуту, доктор сообщил мне, что он добился на меня наряда на отправку в лагзону третьей шахты на обследование.

– Жди, скоро пойдешь этапом, а пока за работу.

Скоро пришел этапом новый фельдшер, а я вышел за вахту, попрощавшись с моим спасителем и наставником. За мной закрылись ворота, конвой ожидал на вахте. Было заполярное лето, незаходимое солнце в зените. Я покидал зону смерти, а впереди пять долгих лет. Я выжил, я остался живым благодаря маме, Аркашке и селедке. Я приобрел знания и опыт в медицине и практически мог спокойно работать, умея делать многое благодаря доктору Шугалтеру, имени которого память не сохранила, но жива благодарность.

Суки с пиками во главе с Аркашкой проводили меня до вахты. Аркашка на прощание протянул мне руку:

– Прощай, Леха, вот кого не думал встретить, а привелось. Может, и еще встретимся, коль жив буду и не зарубят. Наше сучье дело такое: сегодня жив, а к вечеру мертв. Это тебе не селедка – сожрал с потрохами и жив остался, тут рубают насмерть. Прощай!

Когда я прибыл этапом на 3-й ОЛП, меня принял начальник санчасти доктор Штемберг, отсидевший свой срок и оставшийся вольняшкой, как многие, боясь вернуться в родные края, чтобы не загреметь по новой.

Сочувственно выслушав меня, видя во мне собрата по профессии, он сказал:

– У нас в зоне глазного врача нет. Я вас направлю к глазнику в Воркуту в вольную поликлинику, там вас посмотрят и дадут заключение, а тут мы на его основании вас комиссуем, и если надо, то и инвалидизируем. Нам крайне выгодно иметь нештатную единицу, просто необходимо: тех, что есть, не хватает, а больше не дают. Обходись как хочешь. А пока я вас госпитализирую, идите и очухивайтесь, а там видно будет.