Милые бездельники

И дйствительно, Аглая Ивановна Акимова двигалась съ величественною медленностью, отличалась властительною привычкою пользоваться чужими услугами, съ невозмутимымъ спокойствіемъ героини классической трагедіи не занимаясь никакимъ будничнымъ дломъ. Къ семь Щелкова она «пристала» случайно, какъ «приставала» случайно прежде и къ другимъ людямъ. Такъ «пристаютъ» на улицахъ бездомныя собачонки къ первому попавшемуся прохожему. Выросла она въ какой-то русской хлбосольной семь купцовъ на пирогахъ и блинахъ, на калачахъ и сайкахъ, ни о чемъ не думая, ничмъ не волнуясь, расползаясь въ ширину, вытягиваясь въ вышину, какъ опара, приготовленная на хорошихъ дрождяхъ. Потомъ, посл смерти купцовъ-благодтелей, въ нее влюбился какой-то провинціальный актеръ Акимовъ и, тронутый ея одиночествомъ, ея печальнымъ положеніемъ, посватался за нее, а, можетъ-быть, и не посватался, а просто она и къ нему «пристала», и пришлось жениться. Щелковъ былъ на этой свадьб посаженнымъ отцомъ, такъ какъ въ Акимов онъ видлъ «звзду, восходящую звзду!» Черезъ три-четыре года, Акимовъ, холившій и берегшій свою величественную супругу, умеръ отъ чахотки, и супруга его отправилась на хлба къ «посажёному», т. е. къ Щелкову. Щелковъ не зналъ, что съ нею длать, куда ее пристроить, какъ вдругъ его озарила мысль, что его «наречённая дочь» иметъ великія способности играть царицъ, и вотъ онъ началъ биться, отшлифовывая этотъ «алмазъ». Отшлифовать алмазъ было очень не легко, такъ какъ будущая классическая царица, выросшая безъ заботъ и тревогъ, не знала даже грамоты и очень равнодушно относилась во всякой шлифовк. Роли она должна была заучивать «съ голосу».

— Ну, экая важность! — говорилъ Щелковъ. — И Семеновы не больно грамотны, а какіе самородки! Чистйшей воды алмазы!

Но сходство Аглаи Ивановны съ разными безграмотными самородками заключалось только въ ея безграмотности. На первомъ же дебют она потерпла полное fiasco. Правда, она произвела нкоторый эффектъ, но этотъ эффектъ былъ крайне своеобразный: во время самаго страстнаго, а потому и самаго длиннаго монолога героя она прикрыла ротъ рукой «по-купечески» и безцеремонно звнула. Эта неудача очень опечалила добродушнаго Щелкова, но нисколько не тронула Аглаю Ивановну.

— Вдь посмотрите на нее: царица, какъ есть царица! — восклицалъ онъ, волнуясь. — А на сцен пень, сущій пень!.. Зваетъ-съ во время монологовъ, да еще ручкой изволитъ прикрываться!..

Аглая Ивановна со своей стороны говорила:

— И выдумалъ «посажёный» учить меня! Просто мука мученская! Да Богъ съ нимъ и съ театромъ, если каждый разъ надо такъ мучиться! И ходи-то такъ, а не этакъ, и говори-то Богъ знаетъ что, и на полъ-то падай!.. Знала бы, такъ и не мучилась бы съ этимъ ученіемъ.

И она была права: для чего ей было утруждать свою персону, когда у «посажёнаго» можно было и спать, и сть, и пить вволю, когда можно было сидть, ничего не длая, и лущить подсолнечныя смечки съ утра до ночи, глазя въ окно на ярмарочныя сцены, тараторя съ сестрами и племянницами «посажёнаго». Чего лучше? Это ли не жизнь!

Но дебютъ Аглаи Ивановны не прошелъ безслдно. Ее увидалъ на сцен молодой помщикъ Александръ Петровичъ Дерюгинъ-Смирницкій и воспылалъ къ ней любовью. Любовью онъ проникался ко всмъ женщинамъ, которыя были выше его ростомъ, а выше его ростомъ были чуть не вс женщины, такъ какъ онъ по своей фигур скоре могъ быть причисленъ къ разряду карликовъ, чмъ къ разряду людей средняго роста. Дебелыя красавицы съ плавными движеніями, съ роскошными формами были его слабостью. Маленькій, юркій, трусливый и сладенькій, онъ мллъ передъ подобными женщинами, но мллъ молча, боязливо, не смя признаться въ любви. Вроятно, и романъ съ Аглаей Ивановной кончился бы этимъ млніемъ и не зашелъ бы дале, если бы Александръ Петровичъ не попалъ къ Щелкову однажды, въ то время, когда въ квартир, кром Аглаи Ивановны, не было никого. Она встртила гостя и величаво пригласила его приссть. Онъ молча принялъ предложеніе и замеръ въ умильномъ созерцаніи красотъ своей собесдницы. Вс он были такія выпуклыя, что невольно бросались въ глаза.

— А вы въ город или въ деревн живете? — спросила она его, погрызывая подсолнечныя смечки.

— Въ деревн-съ, — отвтилъ онъ.

— Въ деревн лучше, — замтила она. — Я, если бы у меня была деревня, все бы тамъ жила. Тутъ притомишься въ этихъ платьяхъ. А тамъ надла холодай и ходи себ или лежи въ жару.

Александръ Петровичъ не зналъ, что за одежду называетъ его собесдница «холодаемъ», но ему, вроятно, представлялась эта одежда чмъ-то въ род костюма Евы, и онъ сладко улыбнулся.

— Что-жъ, у васъ и могла бы быть-съ деревня, — началъ онъ, потупляя глаза, и не кончилъ.

— Да, вотъ если какой помщикъ сыщется, — отвтила она съ величественнымъ спокойствіемъ.

— Какъ не сыскаться! — захлебнувшимся отъ восторга голосомъ сказалъ онъ.

Они помолчали. Александръ Петровичъ едва переводилъ дыханіе, глядя на обнаженныя толстыя руки Аглаи Ивановны, на ея колыхающуюся подъ узкимъ лифомъ грудь, на ея рдвшія румянцемъ щеки.

— А вы женаты? — вдругъ спросила она, прямо уставивъ на него глаза.