Милые бездельники

Александръ Петровичъ слушалъ эти рчи и гордился своею супругою. Онъ, какъ во времена своего сватовства, все еще продолжалъ восхищаться ея роскошными формами, все еще не могъ пресытиться ея прелестями, все еще игралъ роль восторженнаго любовника, который боится и поврить, что онъ иметъ право дйствительно обладать сводящимъ его съ ума сокровищемъ. Аглая Ивановна вовсе не была страстною женщиною, но она была именно изъ числа тхъ роскошно распустившихся женщинъ, которыя разжигаютъ страсти, будучи созданы только для этой чисто животной жизни, не направляя умовъ встртившихся съ ними людей ни къ чему иному, кром этихъ животныхъ инстинктовъ, не давая людямъ ничего, кром возможности вволю насладиться этой животной жизнью. Это было тло и больше ничего. Когда Александръ Петровичъ провинялся въ чемъ-нибудь передъ Аглаей Ивановной, она не кричала, не бранилась, а только, тихонько всхлипывая, говорила:

— Поди ты, Саша! Не любишь ты меня! Не знала я, что ты такой! Вонъ другіе не такъ бы меня леляли да ласкали!

И затмъ она уходила въ свою спальню и запиралась. На вс просьбы и моленія Александра Петровича, чтобы она вышла, получался одинъ отвтъ:

— Я совсмъ расхворалась! Оставь ты меня, пожалуйста! На что я теб нужна, ужъ если ты разлюбилъ…

Потомъ, когда дверь открывалась, когда Александръ Петровичъ бросался цловать руки жены, она тихо отстраняла его и твердила:

— Не надо, не надо!.. Ужъ если разлюбилъ, то нечего и цловать…

Это доводило Александра Петровича чуть не до сумасшествія. Онъ ползалъ передъ своею супругой на колняхъ и вымаливалъ прощеніе.

— Нтъ, нтъ, ступай! — твердила она. — Ты Акульк косы не хотлъ обрзать за то, что она меня измучила, окаянная; врно, Акулька-то теб дороже, такъ и иди къ ней, а меня цловать нечего, я постыла теб… Только кто тебя ласкать-то будетъ такъ, какъ я. Гд ты такую-то другую найдешь, какъ я. Если бы ты не обманулъ меня, ягненкомъ прикинувшись, я, можетъ-быть, губернаторшей или предводительшей была бы. Вонъ про меня сама судьиха сказала, что я точно молокомъ отпоенная, а ужъ у нея на что завидущіе глаза. Такъ такую-то жену другой мужъ на рукахъ бы носилъ, ножки и ручки у нея цловалъ бы. И если бы ты еще самъ-то гусаръ, либо какой ни на есть видный человкъ былъ, а то вонъ вс смются, говорятъ: «за что вы только его, Аглая Ивановна, любите? Никакого въ немъ виду и представленія нтъ». Да! вотъ что люди-то говорятъ, а я, дура, къ теб привязалась, къ обманщику…

Повелительница говорила и много, и долго, пересчитывала вс грхи своего врноподданнаго и выставляла на видъ вс свои заслуги. Александръ Петровичъ терялъ голову: стригъ косу Акульк, скъ Палашку, сдавалъ въ солдаты Ваську, лишь бы имть право наслаждаться любовью своей царицы.

* * *

Счастливая жизнь пошла въ дом. Захочетъ Аглая Ивановна пиръ устроить, проситъ мужа гостей созвать.

— Дорого это будетъ стоить, Глашокъ, — робко замчаетъ онъ.

— Ну да, Саша, теб всегда жаль для меня денегъ, для меня все дорого, — замчаетъ она вздыхая.

— Что ты, что ты, Глашокъ! — восклицаетъ онъ поспшно.

И гости сзываются, пиръ устраивается.

— Ну, ужъ и угостили же вы насъ! — говоритъ кто-нибудь изъ гостей. — Вскочило вамъ въ копеечку это празднество.

— Это все Саша, — говоритъ Аглая Ивановна, ласково глядя на мужа. — Онъ у меня все самъ, меня ни къ чему и не подпускаетъ. Онъ вдь у меня — хозяинъ мой и тиранъ мой. Платья себ сама ни одного не купила, все онъ — и създитъ, и купитъ.

— Избаловалъ онъ меня, совсмъ избаловалъ. Какъ-то только мн безъ него жить будетъ, я ужъ и не знаю. А онъ вотъ не бережетъ себя, на охоту здитъ, простужается.

Останутся супруги вдвоемъ, почетъ Александръ Петровичъ поохотиться, Аглая Ивановна говоритъ:

— Саша, не зди, простудишься ты, голубчикъ! Пожалй ты меня! Здоровье у тебя слабенькое; храни Господи, еще что-нибудь сдлается! Вдь я безъ тебя пропаду, тобой я только и держусь. Останься лучше, почитай вотъ мн что-нибудь!

— Да я не надолго, — замчаетъ мужъ.

— Видно, надоло теб сидть со мною, — вздыхаетъ жена.

— Полно, полно, Глашокъ, что ты! — восклицаетъ мужъ.

И мужъ остается, читаетъ, убаюкиваетъ жену чтеніемъ.

А она говоритъ потомъ при немъ сосдямъ:

— Вдь до чего онъ бережетъ меня: на охоту пересталъ здить. «Мн, говоритъ, для тебя беречь себя нужно! Ты у меня, ровно дитя малое, неопытна, ничего не знаешь, ничмъ не управляешь. Теб безъ меня и дня не прожить!» Охъ, набаловалъ меня, набаловалъ на бду.

Александръ Петровичъ глядитъ гордо, сознавая, что онъ дйствительно хозяинъ въ дом, что онъ относится къ жен, какъ баловникъ-отецъ, что онъ не далъ ей забрать себя въ руки.

И все счастливе и счастливе текла жизнь въ ихъ дом. Александръ Петровичъ уже безъ всякихъ просьбъ и слезъ жены предугадывалъ ея желанія, онъ уже самъ убдился въ слабости своего здоровья и потому не здилъ на охоту, не кутилъ съ пріятелями. Аглая Ивановна, катаясь какъ сыръ въ масл, все рже и рже подвергала мужа опал и отлученію отъ себя и осыпала его нжными ласками, словесными заботами о его здоровь.

* * *