Милые бездельники

— Я-съ? — переспросилъ онъ, потупляясь. — Я-съ?.. Нтъ-съ!..

Наступила пауза. Блые крупные зубы Аглаи Ивановны лущили смечки.

— Отчего же? — опять послышался ея вопросъ.

— На комъ же-съ? — пробормоталъ онъ и засмялся.

Въ эту минуту вернулся кто-то изъ семьи Шелковыхъ, и разговоръ былъ прерванъ; Минутъ черезъ десять гость ушелъ.

— А вы заходите къ намъ еще, — сказала Аглая Ивановна ему на прощанье и протянула свою руку.

Гость шаркнулъ ножкой, пожалъ руку, потомъ быстро поцловалъ ее и, красный, какъ піонъ, выбжалъ козликомъ изъ комнаты.

Черезъ нсколько дней онъ былъ опять у Щелкова и опять бесдовалъ наедин съ Аглаей Ивановной. Среди разговора онъ рискнулъ взять ее за руку и пробормотать:

— Вы очаровательница!

— А вы женитесь на мн,- просто и спокойно отвтила Аглая Ивановна.

Дерюгинъ-Смирницкій замеръ отъ наплыва какихъ-то сладкихъ ощущеній, а Аглая Ивановна встала передъ нимъ и погладила его по волосамъ.

— Вы ничего, хорошій, — проговорила она.

Передъ самыми его глазами равномрно подымалась пышная грудь, стянутая узкимъ лифомъ; онъ не выдержалъ и скрылъ свое лицо на этой груди.

Отставная царица театральныхъ подмостокъ, облагодетельствовавъ такимъ образомъ Дерюгина-Смирницкаго, похала на покой въ его деревню Самодуровку, Лыково тожъ.

— Саша, а СашаІ Да куда ты запропастился!.. Аксютка, гд баринъ? Бги, паршивица, за бариномъ…

Эти приказанія раздавались въ спальн барскаго дома въ Самодуровк и отдавала ихъ лнивымъ голосомъ сама отставная царица. Она лежала на постели въ бломъ «холода», то-есть въ какой-то широчайшей блуз съ греческими рукавами. И рукава, и сама блуза, все это висло на жирномъ, бломъ, выхоленномъ тл. Это была не женщина, а большая, большая, блая пуховая перина.

— Что теб, Глашокъ?.. Ты звала меня? — суетливо спрашивалъ Александръ Петровичъ, мелкими шажками вбгая въ спальню.

— Да, вотъ два часа битыхъ заснуть не могу, измаялась совсмъ. Почитай, что ты тамъ началъ про Кузьму Рощина вчера; авось, засну, — отвтила Аглая Ивановна.

— Сейчасъ, сейчасъ, Глашокъ, — засуетился Александръ Петровичъ. — Я прикорнулъ у себя немного… Я сейчасъ…

— Аксютка, ты на полъ положи мн подушки, а то жара тутъ, — приказала Аглая Ивановна.

Аксютка, босоногая крпостная двка, поспшно разостлала на полу коверъ и положила подушки. Аглая Ивановна лниво поднялась съ постели, такъ же лниво дошла до разостланнаго ковра и такъ же лниво опустилась на полъ и легла на спину.

— Гоняй мухъ! Одолли, проклятыя, — проговорила Аглая Ивановна. — Да скажи ты, Саша, бабамъ, чтобы завтра въ лсъ за мухоморами шли. Тутъ помираешь отъ мухъ, а он мухоморовъ набрать не могутъ.

Аксютка начала гонять надъ головой отставной царицы мухъ опахаломъ домашняго издлія. Александръ Петровичъ прислъ на скамеечку и сталъ читать.

— Охъ, вотъ маета-то… разломило всю, а сна нтъ… — вздыхала Аглая Ивановна. — Аксютка, позови Палашку, пусть волосы почешетъ.

Аксютка побжала за Палашкой.

— Чеши волосы!

Палатка сла въ изголовья у Аглаи Ивановны и начала мелкимъ гребешкомъ почесывать барын голову. Аглая Ивановна разстегнула воротъ холодая, откинула вверхъ греческіе рукава, томно зажмурила глаза и, мало-по-малу, при помощи чтенія и почесыванія головы, заснула сладкимъ сномъ съ блаженною улыбкою на лиц. Александръ Петровичъ махнулъ «двкамъ» рукою, т перестали чесать и обмахивать барыню. Съ минуту онъ посмотрлъ съ умильной улыбкой на роскошныя формы раскинувшейся передъ нимъ его супруги и на цыпочкахъ вышелъ изъ комнаты.

Онъ былъ вполн счастливъ: такой роскошной женщиной не обладалъ никто въ цлой губерніи.

Александръ Петровичъ былъ человкъ мягкій и добрый; крестьяне у него жили, какъ у Христа за пазухой: онъ даже мечталъ что-то такое сдлать, чтобы имъ жилось еще лучше. Но его женитьба измнила все, хотя онъ и самъ не замчалъ этой перемны. Какъ многіе малорослые и слабосильные люди, онъ не любилъ показывать видъ, что имъ кто-нибудь управляетъ, что его кто-нибудь держитъ въ рукахъ. Онъ никогда бы не ршился сознаться даже передъ самимъ собою, что онъ попалъ подъ башмакъ жены. Подобно герою какой-то старинной пьесы, онъ могъ отъ страха спрятаться подъ столъ, но и тамъ онъ сказалъ бы, что онъ сидитъ подъ столомъ потому, что это нравится ему. Такихъ самостоятельныхъ людей у насъ непочатый уголъ. Онъ говорилъ: «Я балую Глашу, но у меня въ дом моя воля — законъ!» Онъ не замчалъ только одного, что ему приходилось на каждомъ шагу вовсе отказываться отъ своей воли, чтобы имть возможность баловать жену. Она ему никогда ничего не приказывала, она только ласкала его, когда онъ былъ покоренъ ей, и была холодна съ нимъ, когда онъ не баловалъ ее.

— Вы у насъ настоящая королева! — говорилъ исправникъ Агла Ивановн. — Идете, какъ лебедь блая. Взглянете — рублемъ подарите. Повелвать бы вамъ только!

— Ишь ты финтикъ самъ-то какой, а жену этакую подцпилъ! — говорилъ Александру Петровичу отставной ротмистръ Павлищевъ, сосдъ его по имнію.

— Ваша супруга — русская боярыня! — съ чувствомъ замчалъ деревенскій священникъ Дерюгину-Смирницкому. — Степенная, величавая, а не то что какая-нибудь нмка поджарая.