Милые бездельники

Среди этого мирнаго затишья засталъ ихъ племянникъ Александра Петровича — молодой петербургскій чиновникъ по особымъ порученіямъ, Петръ Васильевичъ Дерюгинъ-Смирницкій.

Въ дом дяди прізжаго гостя встртили радушно, но его поразило въ этомъ дом все, и безграмотная и вчно праздная тетка, и превращеніе дяди изъ веселаго человка въ какого-то запуганнаго старикашку, и таинственные толки дяди о запутанности его длъ и о плохомъ состояніи его здоровья.

— Дла-то у меня, Петя, плохи, — шепталъ старикъ, моргая глазами. — Имньишко-то заложено и перезаложено, должишки на сторон есть, а здоровье-то schwach, очень schwach! Я ужъ и не мъ почти ничего, чтобы желудокъ не засорить. Вотъ купилъ два лчебника, самъ, знаешь, хочу лчиться. Докторовъ вдь позовешь, такъ Глашу напугаешь. А я отъ нея все скрываю. Она у меня вдь, какъ ребенокъ, ничего не понимаетъ. Вогь Гуфеланда теперь пробую, по его метод хочу пользоваться…

— Да полно вамъ, дядя, выдумывать небывалыя болзни! — замтилъ племянникъ. — Ободритесь, вызжайте, разсивайтесь, и будете здоровы. Вы здсь хандру нажили, затворившись съ женою. Такъ нельзя. Вы вонъ даже газетъ не читаете.

— Ахъ, Петя, Петя! — съ укоромъ сказалъ Александръ Петровичъ. — Ну, что я стану газеты читать, когда это Глаш никакого удовольствія не приноситъ? Она женщина, ее эта политика тамъ не занимаетъ, ей романы нравятся…

— Да вы ей и не читайте газетъ, а читайте ихъ для себя…

— Безъ нея-то? Что ты, что ты, Петруша!.. Да вдь она со скуки, голубушка, помретъ, если я буду все одинъ да одинъ про себя читать…

— А не вызжаете-то отчего?

— Да все нездоровится…

— Полноте, дядя, вы совсмъ здоровы.

— Да и нельзя Глашу одну оставить. Что же я за мужъ буду, если буду бросать жену…

— Ну, здите съ ней…

— Петя, Петя, разв ты не видишь, что она женщина сырая, болзненная. Гд ей вызжать!

— Набаловали вы ее, вотъ я вамъ что скажу, — замтилъ племянникъ.

— Тсъ! тсъ! Что ты, что ты! — замахалъ руками Александръ Петровичъ. — Я набаловалъ Глашу… я!.. Вотъ выдумалъ… Ты этого ей не скажи… Она женщина слабая, болзненная, нервы тоже… Ахъ, ахъ, что придумалъ!.. Грхъ теб, Петруша!..

Петръ Васильевичъ только пожалъ плечами и тономъ сожалнія промолвилъ:

— Жаль мн васъ, дядя, очень жаль! Не такимъ вы были прежде…

Петръ Васильевичъ ухалъ отъ дяди, глубоко возмущенный всмъ, что онъ видлъ. Еще боле возмущали его жалобныя письма дяди, гд старикъ писалъ, что онъ теперь и лтомъ фуфайку носитъ, что онъ выписалъ какую-то жизненную эссенцію и только ею поддерживаетъ жизнь, что онъ уже пересталъ сть мясо, такъ какъ это тяжело для его желудка.

— Несчастный старикъ! Поддался вліянію глупой бабы, разорился, оглуплъ, дошелъ до маніи, что онъ боленъ, — говорилъ Петръ Васильевичъ. — Я бы проучилъ эту бабу. Пятьдесятъ лтъ провалялась на печи, жила на чужой ше, пальца о палецъ не стукнула. И гд, кром Россіи, можетъ просуществовать такой паразитъ, какъ она? И вдь находились же дураки, которые всю жизнь поддерживали ее. Просто удивляться нужно нашей россійской глупости, нашему благодушію!..

Но переписка дяди и племянника длалась все рже, дла Петра Васильевича по служб становились все сложне, онъ длался все солидне и, наконецъ, изъ него выработался типъ истаго директора департамента. Невозмутимый, гладко выбритый, съ красивыми бакенбардами, серьезный по виду, онъ занимался теперь общественною службою и уже не волновался разными мелочами въ род того, что какой-то его дядя одурлъ подъ вліяніемъ глупой бабы. Дйствительный статскій совтникъ Петръ Васильевичъ Дерюгинъ-Смирницкій даже вовсе забылъ, что у него есть гд-то на Руси какой-то дядя.

* * *

Былъ одинъ изъ праздничныхъ дней, когда Петръ Васильевичъ имлъ обыкновеніе длать визиты къ своимъ высокопоставленнымъ друзьямъ и пріятелямъ. Онъ довольно долго просидлъ у зеркала, подправляя бакенбарды, повязывая галстукъ и причесывая волосы на голов такъ, чтобы скрыть маленькую лысину въ пятакъ на затылк. Смотрясь въ зеркало, онъ замтилъ въ волосахъ на вискахъ пару сдыхъ волосъ, поморщился и началъ вылавливать ихъ, чтобы выдернуть этихъ предательскихъ встниковъ приближавшейся старости. Довольно долго ускользали они изъ-подъ его пальцевъ, наконецъ онъ захватилъ ихъ и сталъ отдлять отъ нихъ попавшіеся подъ руку не сдые волоса, не желая лишать голову этого украшенія. Занятіе подвигалось впередъ медлевно и такъ поглотило все вниманіе Петра Васильевича, что онъ не замтилъ вошедшаго въ комнату лакея.

— Тетушка вашего превосходительства изволили пожаловать, — доложилъ лакей.

— Что? — крикнулъ Петръ Васильевичъ и выдернулъ изъ головы штукъ пять зажатыхъ между пальцами волосъ.

Лакей повторилъ докладъ.

— Какъ тетушка? Откуда? Нтъ у меня…

Но Петръ Васильевичъ не кончилъ. Въ комнату торопливыми шагами вошла высокая, толстая старуха и бросилась къ нему со словами:

— Вотъ онъ, мой голубчикъ, дорогой мой!

Петръ Васильевичъ не усплъ еще опомниться, какъ его уже сжимала въ объятіяхъ Аглая Ивановна, измявъ ему и воротнички, и грудь крахмальной рубашки.