Милый друг Змей Горыныч. Сборник литературно-философских эссе

На славянских праздниках под музыку гуслей, сопелей, бубнов всецело царствует веселый Эрос — увенчанный, как Дионис, молодыми березовыми листьями бог любви и плодородия Ярило, вокруг которого «устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними». Помимо своей воли летописец Нестор свидетельствует: похищение подруг происходит по взаимному согласию, по взаимной симпатии. Это значит, что славянский Эрос изначально свободен и близок Эросу эллинскому.

Эллинская мудрость рассматривает любовь как некое основополагающее начало: «Прежде всех, смертных и бессмертных, родился Эрос» (Гесиод). В древнегреческих заговорах, вырезанных на свинцовых пластинах, безбрачное и бездетное существование определяется как бесцельное: «Я связываю Феодору и отдаю ее связанной той богине, что у Персефоны, и тем, что умерли без цели: без цели быть и ей». Эрос приемлется в любых вариациях, за исключением насилия, и трактуется как принцип стремления к красоте, стремления к благу, стремления к бессмертию. По Платону, он начинается с отдельного явления прекрасного и постепенно, словно по ступеням, поднимается вверх, достигая конца пути — созерцания нечто вечного, которое «не возникающее и не исчезающее; не возрастающее, не убывающее; не в чем-то одном прекрасное, а в чем-то другом безобразное» («Пир»).

Эти платоновские ступени любви в христианстве преображаются в сияющую лествицу восхождения к небу. Бог есть любовь, а точнее «Бог — это всех объединяющий Эрос» (св. Максим Исповедник), который имеет различные степени преображения (сублимации) — от Эроса физического и душевного к Эросу умственному, ангельскому и, наконец, божественному. В святоотческом предании Бог является «запредельной неудержимой Причиной всякого эроса, к каковой и простирается соответствующим каждому из сущего образом общая для всего сущего Любовь» (св. Дионисий Ареопагит). Бог не может быть творцом зла: как зло есть несовершенное добро, так и насилие есть несовершенная любовь. Поэтому сила любви должна направляться не на отрицание, а на чудесное преображение несовершенного в совершенное, на восхождение вверх по небесной лествице.

Напротив, гностическая ересь отвергает саму возможность преображения: во Вселенной, где противостоят друг другу Бог и дьявол, свет и тьма, небо и земля, добро и зло, дух и плоть, любовь как таковая таит в себе великий сатанинский замысел продлить бытие во плоти, поэтому, противодействуя дьяволу, следует «воздержаться от брака, от удовольствий любви и рождения детей, так чтобы божественная Сила не могла бы на ряд поколений дольше оставаться в материи» (Александр Ликополийский). Торжество Эроса означает победу смерти, а не бессмертия: любовь мыслится как страшный смертный грех. Этот лунный гностический идеал не имеет ничего общего с христианским: «если бы Эрос был презренен в каком-либо аспекте, то как могла бы „Песнь Песней“ стоять в каноне священных книг?» (Вышеславцев).

Однако на Руси, которую Владимир Красное Солнышко крестит огнем и мечом, побеждает нечто иное, промежуточное, удручающее своей непоследовательностью, своей двойственностью. Упомянутый византийский судебник, видимый в державной руке Христа над вратами Софийского собора, используется при составлении русских богослужебных книг — требников. В них содержатся крайне жесткие правила эротического поведения, где рассматриваются, по оценке Георгия Федотова, «все темные царства порока, естественного и противоестественного, с отвратительными подробностями, будто седьмая заповедь — единственная в Декалоге»

В требнике Чудова монастыря (XIV век) перечисляются обязательные вопросы, что задаются женщинам на тайной исповеди: «Прежде всего, как дошла до греха — с законным мужем или блужением? А на подругу возлазила ли, или подруга на тебе творила, как с мужем, грех? В задний проход или сзади со своим мужем? Сама своею рукою в свое лоно пестом или чем тыкала ли, или вощаным сосудом, или стеклянным сосудом? Ложе детинное или скверны семенные откушала ли?» С таким же тщанием опрашиваются и мужчины. За каждое отступление от правил естественного соития назначается наказание (два года сухоядения или год поста) и заодно внушается страх: в одной притче рассказывается, что уд при рукоблудии превращается в змеиный хвост (видимо, отсюда и современное стыдливое толкование «хобота» Змея Тугарина как «змеиного хвоста»).